Пробуждение…

                                         1.

     …Она почувствовала резкий толчок и открыла глаза. В груди часто и остро билось что-то тяжелое. Так иногда бывает: во сне куда-то бежишь, чувствуя, как с каждым шагом но-ги становятся все слабее и наконец отказываются тебе служить, ты падаешь на землю – и вдруг земля расступается и ты летишь куда-то в бездну, от страха не осознавая ничего, кроме тяжести своего тела… Земля неумолимо летит тебе навстречу… Хладнокровно, неумолимо подставляет тебе острые камни… Но ты не успеваешь почувствовать боли – только резкий толчок – и просыпаешься. Какое-то время (доли секунды) ты путаешь сон и явь, кажется, даже в мыслях мелькает что-то вроде «Я уже в раю, да?» - но слишком явст-венное сердцебиение возвращает тебя к реальности, и ты улыбаешься побелевшими губа-ми: «Слава Богу, только сон!»

     Итак, она почувствовала толчок и резко открыла глаза. А что было до этого? Странно, в памяти не всплывало ничего. Мысли были спокойны и ясны. Никакой путаницы, никакого тумана. Прошлое будто бы застыло, как цемент. Ничего не приходило на ум. Она почувст-вовала резкий толчок и открыла глаза… Так бывает, когда во сне летишь в бездну… А что видела во сне она? И что было… до того, как она уснула (ведь если проснулась, значит, когда-то должна была уснуть?) Странно. Ее память была спокойна и пуста. Как будто сол-нце растопило лед на склоне пологого холма: он стал водой и спокойно заструился вниз, будто никогда не был твердым.

     Воде нет до этого никакого дела. Весело звеня, она добежит до ближайшего водоема – речки, пруда или хотя бы лужи – и вольется туда. Или впитается в землю. Но  о н а, та, кто сейчас проснулась – она человек, и это не может не волновать ее… Стоп!.. Откуда взялось это странное слово – «Человек»?

     Пораженная, она впилась взглядом в собственные ладони. Потом – в колени… Она си-дела на каком-то возвышении. Складки просторной шелковой одежды красиво обтекали фигуру, ниспадая до самого пола. «Неужели это я?»

     Она пошевелилась. Попробовала встать, и это удалось. «А что дальше?» Осторожно подняла правую стопу, отвела немного вперед, оперлась на нее… Потом – левую… «Я не падаю!» И пошла уже смелее, удивляясь тому, как легко это у нее вышло.

    Комната была наполнена множеством всевозможных предметов. Множество уже закон-ченных, только начатых или уже брошенных холстов, покрытых блестящими стремитель-ными мазками…эти мазки сливались, сплетались, спутывались, образовывая ясные фигу-ры или что-то стремительное, неопределенное, тревожное, какие-то образы, пришедшие из мира сновидений, фантазий, откуда-то из глубин сознания. Они разбивались, путались, терялись в мыслях, растворялись в воздухе, но частично успевали вылиться на эти холсты и застыть на них, неясные, недовоплощенные… Неоконченные скульптуры взирали на нее своими пустыми глазницами. Книги, покрытые пылью, раскрытые на первых страницах или брошенные на середине… Куски ткани и обрывки бумаги на полу… Банки и тюбики из-под краски… Какие-то старинные вазы, цветочные горшки, китайский фарфор, бронзо-вые подсвечники с торчащими из них пыльными огарками – причудливая смесь интелли-гентного и безвкусного, роскоши и нищеты! – и небольшое пианино в углу.

     Внутри нее что-то сладко заныло. Она шагнула к инструменту, приподняла крышку и тронула клавиши. Клавиши отозвались глубоким протяжным звуком. Придвинув стул к пианино, она попробовала подобрать какую-то пришедшую изнутри мелодию…

     …Музыка изливалась из нее на клавиши инструмента, поражая ее. «Откуда это?» - ше-птала она, прислушиваясь… Попробовала петь – и ее голос сам отыскал слова и мелодию песни… «Откуда я знаю ее? Ведь я где-то слышала, слышала эту музыку… Но где?» - мучительно билось у нее в голове, в то время как голос продолжал петь, а руки – играть.

     Она не заметила, что в это время в комнату вошел мужчина. Он был еще молод, невы-

сок, с непропорционально длинными, широкими в кисти руками, худ и плохо одет. На ли-це его были заметны следы былой интеллигентности, живого ума и доброты. Под глазами расплывались синие круги: мужчина явно пил.

     Еще на лестнице он услышал доносящуюся из его квартиры музыку. Восторг перед прекрасной мелодией и глубоким голосом пересилили удивление и страх. «Где-то я это слышал? Может быть, в юности, на концерте, с Марией… Мы сидели в последнем ряду, я смотрел на нее, а она настолько была зачарована музыкой, что боялась дышать… А может быть, это мое пьяное сознание? Сентиментальный дурак!» Но музыка не умолкала. «Да, кажется, так оно и было… Помню, я взял ее ладонь в свою, и почувствовал, как часто и хрупко бьется там, внутри этого тонкого запястья... Даже когда концерт закончился, мы смотрели друг на друга, и нам казалось, что музыка все еще звучит… Да она и звучала – в каждом ее волоске, в каждом ее вдохе и выдохе, в каждой улыбке, в движении ресниц….Я так и называл ее – Эвтерпа…Все – и деревья, и воздух, каждый солнечный блик… – были подарены ей и жили только для нее. А она – для меня… У нее был весь мир – а у меня она одна. Да… А я смотрел и улыбался… «Неужели МНЕ – ее дыхание, ее улыбка, ее голос? – удивлялся я. До чего же ты щедр, Господи!» Сентиментальный дурак!»

     Он тяжело вздохнул. «Почему все это закончилось? Мы так и не успели ничего по-нять… Глупая, пошлая история! Она уехала. Просто уехала… И, наверное, где-то ТАМ вышла замуж. Не знаю, только с тех пор – ни одного письма. И ни слова в ответ на мои, бесчисленные… Глупо, пошло, бездарно!..»

     Больше всего на свете этот мужчина боялся казаться излишне сентиментальным. На-стоящие мужчины никогда не плачут! Да было бы из-за чего – какая-то баба! Так, кости, пучок волос… Сколько таких по планете бегает! Но что-то внутри было словно охвачено огнем, и этот огонь необходимо было залить. Глупо, пошло, бездарно!..

     Он перестал писать ей. Еще чего: унижаться перед женщиной! Будь она достойной это-го, она приехала бы давно. Он знал, что она была жива и здорова: его друг, посетивший город, где жила Мария, сообщил, что видел ее на рынке с подругой (или это была домра-ботница? Во всяком случае, одета она была попроще, чем Мария). Женщины о чем-то оживленно беседовали и смеялись…

     Он не мог поверить, что эта женщина, смеющаяся на рынке, была той самой Марией, с которой он был тогда, на концерте… Тогда их зрачки, казалось, расступились, и они про-никли друг в друга – и оба поразились тем мирам, которые неожиданно открылись им… Он знал, что она чувствует то же, что и он. Нет, эта пошлая женщина с рынка не могла быть его Эвтерпой! Но друг, хорошо знавший Марию, не мог ошибиться.

     Он не писал ей писем, но знал – каждый мазок на его картинах, каждое движение его рук – это все о ней и для нее. И когда местный театр оперы и балета заказал ему статую музы Эвтерпы, которая должна была стоять перед входом – мрамор под его руками ясно выкристаллизовал образ Марии. Имя Эвтерпа ассоциировалось для него только с ней.

      Квартира, как ни странно, была заперта. Открыв замок, он крадущимся шагом вошел внутрь, словно боялся спугнуть музыку. Заглянул за дверь и не заметив, что с пьедестала исчезла статуя, над которой он так долго трудился, сразу же скользнул взглядом к пиани-но (на нем когда-то любила играть Мария). За инструментом сидела незнакомая, но поче-му-то странно знакомая женщина, играла и пела. Он не сразу понял, что это за женщина и откуда она взялась – музыка заглушала удивление. И только когда она допела и поверну-лась к нему, он не смог сдержать удивленного крика.

     - Эвтерпа!..

                             2.

     Это было ее имя.

     Она поняла это сразу, почувствовав тот же самый резкий толчок и вслед за ним – уча-щенное сердцебиение. Но больше ничего почувствовать и понять она не успела – полсеку-нды спустя незнакомый мужчина сжал ее в объятьях.

     - Эвтерпа! – шептал он. – Эвтерпа! Ты вернулась. Ну конечно, я знал, что ты вернешь-

ся…

     В нем что-то трепетало, в его мутноватых, но добрых зеленых глазах то и дело что-то вспыхивало. Его руки все крепче сжимали ее, и эта сила, этот странный трепет пугали. В груди разлился неприятный холодок.

     - Пустите меня! – тонко выкрикнула она. – Зачем вы меня схватили? Я вас не знаю. Мне больно… Пустите!

     Он выпустил ее, и она испуганной птицей метнулась в угол, вся подобравшись, поры-висто оглядывая странного незнакомца.

     Он был удивлен не меньше, чем она.

     - Это… ты? – переспросил он. – Мария, это ты?

     Эвтерпа почувствовала внутри странную боль. «Наверное, я единственный человек на свете, который не может назвать себя… Да полно, человек ли? Наверное, что-то несураз-ное… А может быть…»

     - Простите, я не знаю, о чем вы говорите, - потупившись, вымолвила она. – Мария или кто-то другой… Я никого и ничего не знаю… Что вам от меня нужно?.. Я…

     Она замолчала, испуганно оглядывая незнакомца. Кто он ей? Зачем он здесь? Может, он хочет ей зла?.. Он называет ее каким-то странным именем, а она не может ничего ему ответить. А может быть, он издевается над ней, спрашивая, кто она, хотя знает, что она не может ему ответить? Но зачем?.. И почему у него такие странные круги под глазами? Но глаза – все-таки чистые, добрые…

     Она не могла ничего объяснить. В ней медленно рос страх – и одновременно раздраже-ние на свою собственную неспособность что-либо объяснить.

     Он удивленно обвел взглядом комнату. В ней как будто ничего не изменилось. Хотя… Боже мой! Статуя Эвтерпы, над которой он трудился столько недель, исчезла! Будто бы испарилась. Да… Вот пьедестал – он пуст. Да, как есть – пустехонек! Он быстро перевел взгляд на хрупкую фигурку, забившуюся в угол и дрожащую от страха.

     И покачал головой.

                             3.

     …Он лежал в соседней комнате. Мысли все никак не могли успокоиться. Сон не шел.

     Пьяный бред! Ну конечно, все дело в вине. Ну, где это видано, чтобы статуи ходили и разговаривали! Чтобы Мария смотрела на тебя своими бездонными синими, с лучистым зеленым отливом… а через секунду понять, что это и не Мария вовсе!

     «У меня начались необратимые изменения мозга!..»

     Он порывисто сел на постели, приложив ладони к пылающим вискам. Да, надо бы за-вязывать с этим, подумал он, одновременно почувствовав желание напиться до бесчувст-вия. А может быть, это все только сон… и Мария тоже – только сон… Может, и не было ее вовсе?..

    А  ОН? Был ли он?..

    С тоской он вспомнил, что последние годы его жизни – это череда запоев и похмелья. Где тут сны, а где явь?.. «Жил ли я вообще или только… спал?.. В силах ли я вообще прос-нуться?..»

    И он почувствовал острый, как лезвие ножа, страх. Не привыкший к этому мучительно-му ощущению, он захотел уйти, скрыться куда-то от этого страха. Но страх рос в нем, впиваясь множеством своих игл в его кожу, мышцы, глаза, сердце, парализуя конечнос-ти… Он сам становился этим страхом. Он знал, что необходимо что-то менять в жизни. Но эта необходимость оборачивалась для него двойным страхом. Слишком тяжело… И больно…

     Второй путь – поделиться с кем-то этой болью. С тем, кто может выслушать, понять и, может быть, исцелить… «У меня нет друзей!» - мелькнула ясная, как электрический раз-ряд, мысль. К тому же… гордость, боязнь показаться слабым, «сентиментальным дура-ком», живущие в каждой мужской душе…

     И третье – утопить этот «кинжал» - страх и совесть – в алкогольном тумане. Уйти, за-

быться, забыть…Все забыть… даже свое сумасшествие. Ему было слишком стыдно лю-дей. Он чувствовал вину перед ними, но еще больше – перед кем-то внутренним… Сове-стью? Богом? Это не важно. Забыть, поскорее забыть… Погасить последние искры разу-ма, которые неизбежно вызывали этот проклятый стыд. Он собирался сделать это немед-ленно. Вот только… заглянуть в соседнюю комнату и убедиться в том, что все эти говоря-щие статуи – пьяный бред…

     Он встал и хотел идти в соседнюю комнату – свою мастерскую. Но дошел до порога и остановился. Сердце колотилось так сильно, что грозилось разорвать грудную клетку. Но-ги отказывались ему подчиняться.

     «Ну давай же, иди в комнату!» - пробормотал он. «Иди и убедись, что все это пьяный бред, и вообще…»

     У него дрожали руки, тряслась голова, зрачки испуганно метались в глазах. Попытался идти, но, сделав шаг в сторону мастерской, застонал, схватившись за сердце. «Угомонись, проклятое!.. Да уже, видимо, это необратимо… Ч-черт… Не было печали…»

     Попытался идти, держась за стену. Но тут сердце заколотилось так, что его хозяина со-

гнуло в три погибели. «Что за… Не судьба, что ли, мне попасть в мастерскую?.. Мистика какая-то… Уф… Верно, крышка мне сегодня… Точно…»

     По его лицу ручьями стекал пот, пряди светло-русых волос были совсем мокрыми и прилипали ко лбу. «До кровати хоть бы доползти…»

     Стоило ему повернуться в сторону кровати, как от сердца отлегло.

     Он невольно перекрестился. Простояв несколько секунд – боль в сердце не возвраща-лась! – он снова сделал шаг в сторону мастерской. Боль и сердцебиение возобновились. Чертыхнувшись, он вернулся к кровати и в изнеможении рухнул на нее. Сердце успокои-лось и вновь бешено застучало – но уже от страха (что за бесовщина?) и ярости (уже до мастерской дойти не способен!)

     - Идиот! – нервно, хрипло выкрикнул он и изо всех сил ударил подушку кулаком.

     Послышались легкие торопливые шаги в сторону его комнаты. Двери распахнулись – и на пороге вырос туманный женский силуэт…

     Его мозг обессилел. Способность мыслить и чувствовать капитулировала. Он не почув-ствовал ни страха, ни удивления. На мгновение ему показалось, что он – грудной младе-нец, лежащий в коляске и тупо улыбающийся миру – миру, в котором все происходит без его участия.

     Он застонал и зарылся лицом в подушку.

                                         4.

     На следующее утро он проснулся от звуков музыки. В соседней комнате кто-то играл на фортепиано. «Кто бы это мог быть?» - подумал он и тут же все вспомнил.

      Он застонал и сел на постели. В голове его что-то разрывалось и гудело. «Видимо, я и в самом деле помешался! А может быть, уже того… в раю… Кто его знает, как этот рай выглядит? Может, ничем не отличается от моей убогой квартиры?..»

     Однако прежнего раздражения уже не было. Хотя в глазах плыло и в голове был пол-ный туман, он видел, как в окно заглядывало солнце, как тени и блики от листвы ложи-лись на паркет, и небо – таких нежных оттенков, что ни одной кисти не передать, в лег-ких полупрозрачных разводах облаков – заглядывало в лицо. Солнце играло на розоватых стволах деревьев, и хрупкие листья, травы, казалось, сами собой тихо светились. Птичьи голоса за окном сливались с легкой, почти невесомой фортепианной мелодией… И от все-го этого хотелось, как в детстве, смеяться и летать, касаясь рукой листьев, облаков и…

     «Чем не рай?.. Сейчас я пойду в соседнюю комнату и увижу там ангела…»

     Надо сказать, что женщина, которая так хорошо играла и пела в его мастерской, эта ожившая статуя Эвтерпа как две капли воды походила на ту, которую он когда-то любил. Он мечтательно улыбнулся. И хотя сердце его стучало и голова кружилась, он на этот раз без особых проблем добрался до мастерской и приоткрыл дверь…

     Ее глаза радостно засветились ему навстречу. Как-никак он был живым человеком, по-

добным ей, и к тому же…

     - Вы меня ужасно напугали вчера, - сказала она, вставая и закрывая крышку пианино. –Я подумала, что вам плохо, но не знала, чем могу помочь, - она пожала плечами и улыбну-лась. – Я рада, что с вами все в порядке.

     Он расплылся в улыбке. Мария, без сомнения, его Мария! Точно такая же манера гово-рить, те же жесты…

     - Вы, наверное, голодны? – поинтересовался он. – А в доме, небось, ни крошки…

     - По правде говоря, немного, - улыбнулась Эвтерпа. Если их только двое в этом мире, значит, они должны жить дружно и, как бы ни был он ей неприятен, она должна улыбать-ся. «Со временем мы привыкнем друг к другу»., - уверила она себя.

     Он стукнул по карману. Тоскливым звоном отозвались несколько одиноких монет.

     Он махнул рукой, выбежал из дома и понесся к ближайшему магазину. На прилавке

были расставлены винные бутылки – яркие, таинственно мерцающие, они манили, притя-гивали к себе взгляд, в мозгу растекался сладкий туман, и он уже готов был поддаться ис-кушению, но вспомнил, что дома его ждет хрупкое невинное создание – и поспешно от-вернулся от винных полок.

     - Мне, пожалуйста..., - и он начал перечислять продавцу то, что хотел купить. Прода-вец слушал, удивленно подняв бровь. Он привык, что Виктор (так звали этого бедного ху-дожника) непременно каждый день берет среди прочих продуктов бутылку вина, а то и вовсе ограничивается бутылкой. «Чем он вообще питается?» - думал он, удивленно про-вожая его взглядом. А сегодня…

     - Ваших денег не хватит, - сказал продавец, когда Виктор высыпал ему на ладонь все деньги, которые у него были.

     - Да ладно уж, старина, уступи ради старой дружбы! – широко улыбнулся Виктор. – Тут такое дело… Жена, понимаешь ли, приехала…

     Продавец уже не знал, что ему и думать. Он понятия не имел, что у Виктора есть жена. По его внешнему виду и не скажешь… А если все-таки есть – где она пропадала все это время? Продавец был человеком средних лет и отличался консервативными взглядами. Женился – так живи, семья – это тебе не цирк… Ну и нравы у молодежи… А ловко он подъехал: «Уступи ради старой дружбы!» Продавец усмехнулся.

     - Только ты, «друг мой», знай – долг за тобой. Физиономия твоя мне вот так знакома. Увижу в следующий раз – позову кого следует, - проворчал он, выкладывая перед Викто-ром продукты. – Только один раз прощаю!

     - Завтра же отдам, - пообещал Виктор и, козырнув в шутку, почти выбежал из магазина.

                                         5.    

     День прошел тихо. Они почти не разговаривали. Виктор сидел в спальне и работал. Го-лова слегка кружилась; сквозь толщу мыслей пробивалось желание выпить (сказывалась многолетняя привычка!), но вспоминал о своей Эвтерпе – и улыбался. «Откуда все-таки она взялась? Неужели я создал ее? Если так, то, наверное, я схожу с ума… Но так или ина-че – она здесь, я знаю, чувствую… Это не может быть иллюзией, если она так смотрит на меня своими бездонными… Ты все-таки вернулась, моя Эвтерпа…»

     Эвтерпа была в мастерской, она рассматривала старые работы Виктора. «Похоже, не такой уж он и плохой.., - думала она, слегка касаясь пальцами картин, эскизов, слепков. На губах ее блуждала улыбка. – Наверное, мы еще привыкнем друг к другу. И когда-ни-будь я обязательно разгадаю, что у него ВНУТРИ, за этим странным мутным, но добрым взглядом. Потому что.., - и снова внутренне улыбнулась. – В нас много общего, я это чув-ствую. Прежде всего, мы оба – люди. Но окончательно убедиться в своей человеческой природе я смогу, наверное, только разгадав природу того, кто подобен мне внешне… Если я – человек, то и в нашем внутреннем должно быть много общего… Нет, я должна тебя разгадать, художник! Я должна понять, кто я… Я мыслю, чувствую, ЖИВУ – значит, я не мертвая статуя. Но этого недостаточно! Мне нужно знать, что я – человек… Но почему

эта мысль не дает мне покоя?!»

     Разговорились они только за ужином, сидя в спальне на кровати Виктора. Вернее, гово-рил он один, а она сосредоточенно слушала, сдвинув брови (мне-то пока рассказывать не-чего, думала она). Он рассказывал ей историю своей жизни. Весьма нескладную историю. Подумать только… Ее мысли, так ровно, так красиво образовывающие логические цепи, позорно рушились. Она закусывала губу, качала головой, но все равно ничего не понима-ла…

     Он замолчал и задумчиво уперся взглядом в никуда, вернее, в свой внутренний мир, в котором не находил ничего, кроме фрагментов, обрывков самого себя… На мгновение, как будто страшный зверь из берлоги, вновь вылез вчерашний страх. Но рядом была Она, его Эвтерпа… А разве не этого он хотел столько лет? «Ведь сбылась моя мечта! – неожи-данно сверкнула пронзительная мысль. – Господи, да ведь я счастлив!»

     - Позвольте задать один вопрос, - подала она голос. – Зачем вам это нужно?!

     Он вздрогнул. Голос Эвтерпы беспощадно вырвал его из внутреннего мира.

     - Что нужно?..

     - Вино. Ведь этим никому не поможешь, - она развела руками. – Даже себе. Даже если на какое-то мгновение и станет легче – это только иллюзия. Надо уметь жить и бороться, а так вот бежать от реальности – низко и недостойно. Я презирала бы вас, если бы не… (она хотела сказать «ваши добрые глаза», но решила, что разумнее будет промолчать об этом). В любой ситуации оставаться Человеком! А вы думаете только о себе. Вы забыли о тех, кто, может быть, любит вас, кому вы можете быть нужны…

     - У меня никого нет… - он хотел договорить: «Но, может быть, есть вы!» - только Эв-терпа оборвала его:

     - И не будет, если вы не изменитесь. Поймите… так жить – это все равно что не жить. Никто никогда не вспомнит о вас, только подумайте! А если никому и никогда вы ничего не принесете, никому не поможете  – вы не можете называть себя человеком! Я видела в мастерской ваши картины. Среди них очень мало законченных, гораздо больше – начатых и брошенных. А что если завтра вас не будет? Можно будет смело сказать – эта жизнь бы-ла начата (и прекрасно, гениально начата!), но брошена и забыта на середине. И затеря-лась – бессмысленно и нелепо, как реки в песках пустыни, так никуда и не влившись (от-куда вдруг это сравнение?)…

     Внутри нее росла какая-то непонятная жгучая боль. Сострадание? Или… может быть, зарождалось нечто иное, о чем знать она не могла?..

     - Поймите, ЭТИМ Марию не вернешь, - продолжала она, проглотив горький комок. – Пересильте себя и научитесь жить без нее. Просто нет другого выхода… И… позвольте любить себя… может быть, кому-нибудь другому…

     Погруженный в свои мысли, Виктор не слышал ее последних слов. Договорив, Эвтер-па задумчиво опустила глаза и от этого стала еще красивее.

     - Жить… без Марии?.. Зачем? – он обратил на нее затуманенный взгляд. – Она же здесь… Рядом.., - и вдруг цепко схватил ее. – Эвтерпа!..

     - Пустите меня! – вскрикнула она.

     - Будь моей! – задыхаясь, шептал он, судорожно сжимая ее. О, как давно… Словно ис-томившийся от жажды, больной зверь, он припадал к ней, к этому целительному источни-ку, на дне которого дрожали две отраженные звезды. Утонуть в этих чистых прохладных волнах ее волос, проникнуть глубже – до самого сокровенного, хрупкого… О, как давно он не слышал, как бешено колотится сердце женщины, не прикасался ртом к этой гладкой прохладной коже… Проникнуть в тело, проникнуть в душу… Слить воедино две Вселен-ные, чтобы не осталось ничего, что не было бы общим…  

     Будто бы провалившись в какой-то иной мир, он не слышал ее криков. И только когда она, оттолкнув его, вырвалась – он очнулся. «Что я сделал? – ударило в его мозгу. – Как я мог? Где я был?..»

     - О, как же это мерзко! – прошептала она. – До чего вы жалок, ничтожен… Вот она, це-

на вашего пафоса. Вы просто искали удовольствия. Все ваши мучения – только из-за его

отсутствия… Я искренне хотела понять вас, но вам не понимание было нужно, а именно это грубое удовольствие. До чего же все просто! О, до чего ты ничтожен!..

     Все еще дрожа, она нащупала дверь и вышла из комнаты.

     Виктор сидел на постели, обхватив голову руками. Виски готовы были разорваться от ударов невидимых молний откуда-то изнутри… Но он услышал, как хлопнула входная дверь. Эвтерпа ушла. Или это только показалось?

     Он кинулся к окну. В темноте мелькнула ее фигура.

     - Эвтерпа! – позвал он.

     Она обернулась, но не замедлила шага.

     - Мария! – крикнул он так громко, как только мог. – Мария!..

     Она скрылась за поворотом.

     Он вернулся к постели и упал на нее. В груди было глухое рыдание. Эвтерпа ушла. Ушла последняя надежда. Ушла та, которая выслушала его, которая могла бы понять его, умерить его боль… Та, которая, может быть, отдала бы ему душу…

     Душу?!

     Думал ли он о том, что и у нее есть душа? О том, что творится в ее мире, в ее хрупкой Вселенной?!. «Вы забыли о тех, кто может вас любить…» - всплыли ее недавние слова. Да, он думал только о собственной боли, о том, что она нестерпима и ее необходимо унять если не вином, то…

     - Прости! – прошептал он в подушку. 

     Эвтерпа ушла. Да полно, была ли она вообще? Может быть, это только снилось? Тогда что – не снилось?.. Вся его жизнь напоминает тяжелый сон. Поскорее бы он закончился!

     Да, поскорее бы! Пусть никто не вспомнит, что он когда-то был. Слишком стыдно пе-ред людьми. Перед собственной совестью. Нестерпимо…

     Заглушить этот стыд! Продолжать спать и видеть сны. Только в собственных снах он и жил. Для чего просыпаться? Жизнь – гораздо более тяжелый и страшный сон… Вот бы однажды закрыть глаза – и не открывать больше.

     Исчезнуть. Провалиться в глубину себя, в такую глубину, куда даже стыду не добрать-ся… И никогда не выбираться оттуда. Все бессмысленно. Какая разница, пьян или трезв? После смерти скажут, покачав головой: «Ну вот, очередной...» - и через день забудут. Хо-рошо, что забудут!..

                                         6.

     Эвтерпа шла по улице, боязливо озираясь по сторонам. Она и подумать не могла, что этот город настолько огромен… Она шла уже долго, а город все не кончался. «А ведь мир, наверное, продолжается и за пределами этого города!» - мелькнула восхищенная мысль. Страх и одновременное восхищение, кажется, заглушили внутреннюю тяжесть. «Кто ты? – мелькало у нее в мыслях. – Кто ты, художник? Что тебе нужно и почему ты пытаешься избавиться от трудностей именно таким способом? Ведь это не твой путь. Он никуда тебя не может вывести, разве что…» - и ей стало страшно. Если смерть и забвение ожидают его, значит, они должны ожидать и ее. «Что может спасти от этого? Только твоя НУЖ-НОСТЬ другим. Да, ты должен отдавать людям то, что можешь, все, на что ты способен? А я?.. Что я могу принести людям?!.» - и вспомнила, что у нее прекрасный голос. Теперь она уже не видела для себя другого пути. Да, она должна дарить людям свою музыку, са-мое прекрасное из того, что рождается в ее глубинах…

     Она избегала людных улиц. Ее одежда слишком не походила на ту, которую носили они. Один раз она натолкнулась на женщину с сосредоточенным лицом, которая тащила за руку малыша лет шести. «Мама! – воскликнул он, вытаращив голубые глаза и восхищенно указывая пальцем на Эвтерпу. - Тетя в ночной рубашке!» - «Мы опаздываем! – строго произнесла мать, даже и не повернув головы. – И вообще, перестань вертеться по сторо-нам! Это дурной тон».

     Эвтерпа поспешила скрыться в подворотне. «Почему у этой женщины такое каменное

лицо? Ведь у ребенка, кажется, совсем не такое…»

     Временами ее пробирал холод. Она дрожала и плотнее заворачивалась в складки своей шелковой одежды, которую ребенок принял за ночную рубашку. «Но домой я не вернусь! Этот художник… уже погиб. Быть с ним – слишком тяжело. Нет, я докажу, я обязательно докажу, что я на что-то способна сама. Я должна доказать себе и другим, что я – чело-век!.. И я ни за что не  упаду так низко, как он! И все же… неужели ему ничем нельзя по-мочь?!»

     Ночь она провела под мостом. Утром, помятая, продрогшая, голодная, она вышла к вы-сокому белому зданию с металлическим куполом, из которого доносились музыка и пе-ние. В груди заколотились одновременно восхищение и страх (пустят ли туда ее, так стра-нно выглядевшую?) Но собралась с духом и, прижимая ладони к груди, вошла внутрь зда-ния.

                             7.

    Виктор проснулся разбитый, опустошенный. Кажется, голова была тяжелее остального тела…

     …Продавец в магазине, услышав его заказ («Бутылку такого-то!»), поднял бровь.

     - А как же жена? – удивленно вымолвил он. – Или она у тебя это поощряет?

     - Она уехала, - отрезал Виктор. Брови сдвинулись к переносице, обескровленные губы плотно сжаты. От его вчерашней разговорчивости не осталось и следа. Ну и дела, подумал продавец. И зачем она только приезжала?.. М-да, ну и нравы у молодежи…

     Расплатившись и вернув вчерашний долг, Виктор медленно пошел к выходу. Прода-вец посмотрел ему вслед: ноги волочатся, голова глубоко втянута в плечи. Старик, да и только. Сколько ему лет?.. Вряд ли намного больше тридцати.

     Он только покачал головой.

                             8.

     Словно восхищенная птица, ее взгляд вспорхнул под самый купол здания и замер там. В куполе были вырезаны высокие узкие окна, и цветные лучи сквозь витражи ложились на натертый до блеска мраморный пол. Стены были почти сплошь зеркальные и оттого свет-лое просторное помещение казалось еще светлее и просторнее. Впечатление усилили тя-желые бархатные портьеры на высоких окнах, пальмы в огромных сосудах, золотая отдел-ка стен, огромные сияющие люстры и какая-то пафосная прохлада… Все это заставляло чувствовать себя маленькой и ничтожной.

      Из-за огромных закрытых дверей с массивными ручками слышалось пение. Далекий, какой-то не совсем земной, почти невесомый голос неизвестной певицы доносились отту-да. Смущаясь своего вида и пораженная музыкой, Эвтерпа боялась даже приблизиться к таинственной двери и стояла близ входа, прижав руки к груди и стараясь дышать как мож-но тише.

     …Прошло, кажется, довольно много времени, но в помещении никто не появлялся. Не-много осмелев, но все еще смущаясь, мелкими неслышными шагами Эвтерпа пробралась поближе к двери. Выбрала достаточно укромный уголок – скамью, тяжелыми чугунными ножками ввинченную в пол. Осторожно (готовая в любой момент вскочить и кинуться прочь) присела на самый краешек. Отсюда лучше была слышна прекрасная музыка, и к то-му же ноги, несколько часов не знавшие отдыха, ныли и с трудом сгибались в суставах, словно опять стали мраморными.

      Но, стоило присесть, как – мягкий толчок внутрь себя – и голова Эвтерпы упала на грудь. Усталость и ночь, проведенная под мостом, дали о себе знать.

     Проснулась она от звука множества голосов. Это было странное, хаотическое гудение и стук множества каблуков или подошв сапог. Смех, взвивающийся и внезапно замираю-щий на высокой ноте. Рокотание мужских голосов. Монотонное старческое бормотание.

     Эвтерпа осторожно выглянула из-за скрывающей ее колонны. Люди, обсуждая поста-новку, музыку оперы, декорации, голоса певцов или разговаривая на какие-то не относя-щиеся к искусству темы, расходились из театра. Множество рук, глаз, лиц, сливающихся и

расплывающихся от своего обилия… Шляпки, перья, кудри, пиджаки…

     У нее слегка закружилась голова. Прижавшись к колонне, она взывала к кому-то неве-домому, чтобы ее не заметили. Воображение рисовало ей такую картину – завидев ее, этот нестройный, но единый поток, внезапно и в один голос охнув, разбивается и расступается, с любопытством разглядывая ее. Может быть, начнут смеяться, возмущаться, а она будет стоять, потупив глаза, дрожа и не смея вымолвить ни слова… А может быть, схватят под руки и потащат в полицию… «Бежать, бежать отсюда! – что-то колотилось в ней. – Да, как только все разойдутся… Но куда? Куда?.. Неважно, главное – не здесь… Может быть, домой?» И что-то упрямое твердило: «Умру, но домой не вернусь!..»

     Она сжалась в комочек, желая всеми силами провалиться внутрь себя, исчезнуть, а луч-ше – вернуться назад во времени и отменить свое рождение. Огромный каменный город, каменные лица людей убедили, что она, такая маленькая, такая хрупкая – не нужна этому миру. В мастерской странного художника Виктора она чувствовала себя единственной, необыкновенной, кому-то нужной – здесь она была лишь песчинкой, исчезновения кото-рой даже никто не почувствует. А ведь этот мир – вероятно, такой же великолепный и без-душный – должен продолжаться и за пределами этого города. И в этом мире нет никого, кто знал и любил бы ее. А кого она любит?..

     «Но я готова, всей душой готова любить. Но…эти люди с серыми лицами… Что я им?.. Они не поймут и не оценят. Неужели… неужели даже музыка не способна смягчить их ли-ца?..»

     Постепенно все разошлись. Некоторое время в помещении еще толкались отдельные фигуры, допивая лимонад или содовую, но постепенно исчезли и они. В воздухе повисла прежняя возвышенная тишина и прохлада. Обождав еще некоторое время, Эвтерпа краду-чись вышла из своего ненадежного укрытия. Она хотела направиться к выходу, но тут…

     - Стойте! – кажется, даже воздух вздрогнул от твердого женского голоса. Эвтерпа ис-пуганно обернулась. Посреди помещения стояла высокая крупная женщина в косынке, опирающаяся на щетку.

     - Не двигаться! – властно приказала она. – Кто такая? Зачем тут шастаешь?..

     Пораженная звуком резкого голоса, Эвтерпа не могла ни сказать что-то вразумитель-ное, ни убежать – и стояла, как безмолвная статуя, не смея шевельнуться.

     - Кто такая, отвечай! Воровка?..

     - Простите, - прошептала Эвтерпа. – Я зашла сюда, потому что услышала здесь музы-ку… Понимаете – я хочу научиться петь так же, как она…

     Женщина отбросила щетку, кажется, одним прыжком достигла Эвтерпы, схватила ее за подбородок и пристально-насмешливо уставилась ей в лицо.

     - Хо! Певица ты славная, это я вижу. Лицо-то, будто прямиком из кочегарки пожалова-ла… Лучше уж, мать, не заливай!

      - Я не лгу! – почти крикнула Эвтерпа и вырвалась. – Почему этот мир не доверяет лю-дям, которые ни в чем перед ним не виноваты?.. Почему нельзя просто… поверить? Я не хочу вам зла. Я просто хочу слышать музыку и дарить ее людям – но люди закрывают свои души и ощетиниваются, недобро поглядывая, будто я – причина всех страданий и бед. Они не верят никому, даже себе и мстят тем, кто верит… Равнодушно проходят мимо бездомных детей – разве они виноваты в своем горе?.. Мимо замерзающих на обочинах нищих – а ведь им, возможно, еще можно помочь! Кто виноват? Эти нищие тоже не верят – и мы ничего не сделаем для того, чтобы они поверили. И вот они замерзают на обочинах – и виноваты в этом мы, ничему не верящие!.. Это мы убиваем их… Но мы сами тоже ме-ртвы – наши души давно истлели. Он умрет на обочине – а мы в себе самих… Боже мой! Неужели не понять, что единственный путь – перестать быть равнодушными?!

     Она сама не слышала, что говорила. Кричало что-то внутри ее, а уши будто заложило чем-то густым и вязким. Но, внезапно отрезвев, она умолкла. Глаза влажно заблестели.

     Внутри женщины с щеткой тоже что-то дрогнуло. «Видимо, у этой девушки есть при-чины, чтобы так говорить. Нет, она не лжет. Так не лгут». Вслух же произнесла:

     - Да, ничего себе девчонка из кочегарки… Что-то тут подозрительно… Как зовут-то те-

бя?

     - Эвтерпа. Мой творец называл меня так.

     - Что ты говоришь? – вздрогнула женщина. – Творец?! (уж не бредит ли она?)

     - Я хотела сказать – отец, - поправилась Эвтерпа.

     - Господи! Не утверждаешь ли ты, что рабочий (ведь ты дочь рабочего, правда, хотя школу, несомненно, закончила?) мог назвать свою дочь Эвтерпой? И вообще… сомнева-юсь, что хоть одно живое существо может носить такое странное имя.

     - Вы ошибаетесь – мой отец был художником. После его смерти я осталась одна – мать умерла давно. Я вынуждена была работать на фабрике, потому что имею только началь-ное образование. Из-за бедности отца я не могла учиться дальше. Эвтерпой меня он назы-вал из-за моей склонности к музыке и поэзии – я сама умею немного играть на рояле и петь. Мое настоящее имя – Мария. Но меня почти никогда не называют этим именем, да-же на фабрике, - сочинила Эвтерпа. – Сегодня я случайно проходила мимо вашего театра и услышала музыку. Я не могла удержаться и вошла. Ведь когда-то давно я тоже хотела петь – и вот теперь эта мечта всплыла.., - и она улыбнулась. Да, почти удалось найти об-щий язык с этой женщиной. Как-никак ее не прогнали, не посмеялись и даже выслушали. Может быть, ей позволят петь, сочинять музыку – позволят отдавать людям то, что она действительно может отдать…

     - Да, немного странная история, - пробормотала женщина. – Как-то это все неясно, по-дозрительно… Но я почему-то верю тебе. Немного побудь тут, пока я мою пол, а потом я послушаю, какая из тебя певица.

     Эвтерпа осторожно присела на край скамьи. Ее немного удивило, что женщина, мою-щая пол, собирается прослушивать ее. А женщина, словно угадав ее мысли, обернулась и подмигнула ей:

     - Что? Удивляешься? Не переживай, я в музыке толк знаю – все-таки двадцать лет в этом театре – это тебе не… Так что я тоже немного музыкант!

     Работала она быстро. Закончив, она подхватила ведро и щетку, куда-то убрала их (это произошло столь быстро, что Эвтерпа даже не заметила, что женщина куда-то отлучалась) и призывно махнула рукой.

     - Идем, будущая примадонна.

     Эвтерпа вскочила и почти бегом кинулась за женщиной. И все-таки с трудом поспева-ла за ней.

     - Меня зовут Лидия, - даже не оборачиваясь, на ходу бросила женщина. Потом резко свернула, нырнула в какой-то темный проход, поднялась по лестнице, одним движением нашла нужный ключ из связки, висевшей у нее на шее, и отперла дверь. Потоки света хлынули к ногам, ударили в лицо (в комнате было несколько окон), и Эвтерпа, отвыкшая от яркого света, зажмурилась.

     Лидия проворно вбежала в комнату (бывшую, вероятно, уборной одной из артисток), на ходу открыла рояль, распахнула окно и присела на подоконник.

     - Ну что, примадонна, покажите мне свое искусство, - в ее взгляде, случайно брошен-ном (но Эвтерпа заметила) были и удивление, и нетерпение, и легкая насмешка – внешний вид и слова Эвтерпы явно противоречили друг другу.

     Эвтерпа помедлила, разглядывая обстановку комнаты. Обстановка была, кажется, до-вольно простой – рояль посередине, небольшой шкаф, письменный стол, два простых де-ревянных кресла, небольшие картины… Но, кажется, в эту комнату уже давно никто не заходил (наверное, всем знакомо это ощущение – жилой дом чувствуешь совсем не так, как нежилой. Иной запах, иная аккустика… Предметы постепенно утрачивают память о прикасавшихся к ним руках, сиротеют, тускнеют и – умирают. И потом, если кто-то дру-гой возьмет их в руки – это уже будет другой предмет; новый хозяин наложит новый от-печаток поверх предыдущего… Кажется, даже лучи солнца на пол, по которому давно никто не ходил, ложатся по-иному…). И в то же время от нее веяло чем-то знакомым… чем?..

     Она подошла к роялю, села за него – и с изумлением поняла, что не сможет сейчас из-дать ни звука. Клавиатура рояля стала для нее чем-то неясным, как омут, как глубокий лес, клавиша пряталась за клавишу… Голос и руки забыли то, что – каким-то странным образом – запомнили из тех времен, когда… А дальше все смешалось. Она почувствовала резкий толчок и открыла глаза. И, будто молния, блеснуло сознание: я – человек!.. Но сей-час все мешалось еще больше. Кто она? Для чего?.. Что значат эти блестящие черные и бе-лые клавиши?.. Каждая из них пристально уставилась на нее, ожидая прикосновения. Ро-яль будто дразнил ее, скаля зубы, а если она прикоснется к нему – еще и взорвется его торжествующий, злорадный, неживой смех… Она в ужасе закрыла лицо руками. Перед глазами разлился теплый розовый свет. «Как хорошо! – мелькнуло в мыслях. – Вот так бы и сидеть, и никогда не отрываться… А что если так и было – раньше?.. Что если до того, как проснуться, она сидела – так вот, лицом в ладони, и розовый свет разливался перед глазами… Зачем нужно было просыпаться, поднимать голову, вырывать себя из уютного мира себя самой?..»

     - Я не могу, - прошептала она. – Кажется, я не смогу издать ни звука…

     Лидия подошла к ней и положила ладонь на плечо.

     - Бедная ты моя. Это ничего, будем вместе работать. Все же лучше, чем на твоей фаб-рике, где, небось, кроме грохота и не слышала ничего. Одежды и той купить не можешь… А здесь – музыка, ученые разговоры – такая красота под боком! И жилье тебе будет. А по-ка тебе и этого будет достаточно.

     Эвтерпа отняла голову от ладоней. Лидия стояла рядом с ней, добродушно и открыто улыбаясь. Как же она изголодалась по честной, открытой улыбке… Словно хрупкий сте-бель цветка навстречу солнцу, она всем существом потянулась к этой улыбке – и одновре-менно к чему-то внутри себя – живому, теплому, чистому…

                             9.

     Прошел почти год. Дни текли один за другим, похожие друг на друга. Впрочем, каж-дый день приносил с собой новое – например, небо, облака по нему, закаты, свечение листьев от солнечного или фонарного света, или – зимой – разноцветные тени на снегу и морозный, искрящийся воздух… Или даже – разноцветные лучи сквозь витражи – неред-ко, забыв о работе и застыв, восхищенная, на месте, Эвтерпа любовалась их игрой на мра-морных плитах театра, за что получала окрики от Лидии, которая требовала работать быс-трее.

     Жили они вдвоем с Лидией в небольшой квартире неподалеку от театра. По ночам, час-то не в силах уснуть до поздней ночи, Эвтерпа стояла у окна, вглядываясь в тихое покачи-вание золотой от фонарей листвы, или в дождь, в снег – и, как прежде, думала – о том, что она, что с ней происходит и что будет дальше. Правда, эти мысли становились все менее отчетливыми и больше походили на тихое созерцание – самой себя. Иногда ощущение се-бя терялось – например, поздним зимним вечером, когда Эвтерпа возвращалась с работы в свое жилище. Была метель, снег заметал ей путь, лепился в глаза, кружил, запутывал мыс-ли… «Неужели это неуклюжее, что бредет сейчас по снегу, не чувствуя рук и ног – неуже-ли это я? – вдруг всплыла странная мысль. – Сейчас мне кажется, что я – скорее этот снег – сплошной, искрящийся, беспощадный, ласковый… Или эти расплывчатые пятна фона-рей… Все смешалось, и не видно, ни домов, ни деревьев, ни людей… И, может быть, са-ма жизнь – такое вот кружение без остановки… Сама жизнь – такой вот снег, который за-метет мои следы…» Но от этих мыслей не было тяжело, скорее наоборот – спокойно и как-то пусто.

     Лидия, смеясь, называла ее «фантазеркой». По вечерам она рассказывала о своей (дово-льно однообразной, думала Эвтерпа) жизни. Двадцать лет назад, когда ей было всего три-надцать, Лидия начала работать в театре уборщицей, с двадцати лет заведовала хозяйст-вом. Уже семь лет, как она овдовела и в тот же год утонул ее единственный сын – слушая ее, Эвтерпа заливалась краской стыда – она-то никогда не переживала подобного, и недо-умевала – как после этого можно улыбаться и подбадривать других в их – часто мнимых! – трудностях. «Тяжесть жизни дана каждому по силам, - любила повторять Лидия. – Одни на плечах тяжелее поднимут, а другие от легкого сломятся… Так, если у тебя силы еще остались – надо помочь тем, у кого их уже нет…» - и Эвтерпа поражалась глубине и внут-ренней силе этой простой с виду женщины.

     В той части театра, где находилась странная комната, в которой Лидия пыталась «про-слушать» Эвтерпу, они больше не были. Похоже, что туда вообще никто не заглядывал. Но спросить Лидию о том, что это за помещение (при воспоминании о котором слегка не-мело в груди) Эвтерпа не решалась.

     Иногда она вспоминала того художника – Виктора, от мыслей о котором почему-то чувствовалась какая-то соль, горечь внутри – и порой закусывала губу, чтобы не разрыда-ться. Однажды после работы она не удержалась и пошла не к себе домой, а к тому дому, из которого она когда-то ушла. Пришлось немало поплутать по городу (названия улицы она не помнила и поэтому не могла спросить у прохожих), прежде чем ноги вынесли ее на верную дорогу. Увидев дом – она не могла ошибиться, потому что застонало что-то в глу-бине – она спряталась за деревом и перевела дыхание. Осторожно, словно воровка, она выглянула из-за ствола и уперлась взглядом в дверь подъезда, в котором жил Виктор. Она увидела его – понурого, бредущего к дому, по-стариковски волоча ноги – и взгляд ее – уже не взгляд, а, как ей показалось, пучки бело-желтых ослепительных молний рванулись к нему. Она закусила губу, чтобы не закричать, и схватилась руками за ствол. «Неужели это – вся его жизнь? – внутренне крикнула Эвтерпа. – Неужели так все и будет, Виктор?.. Ты ведь не жил, совсем не жил и ничего не видел, кроме глаз твоей Марии… Неужели ты не способен даже поднять головы и оглянуться?! Виктор! Ведь ты живой, живой!..»

     Кажется, ее внутренний крик долетел до него. Тело его вспыхнуло кровавым, каким-то воспаленным светом. Виктор почувствовал несильный, но проникающий удар в спину. Но его существо было погружено в болото самого себя – в болото, в котором не оставалось ничего целого, а только одни обрывки и осколки – и ему понадобилось некоторое время, чтобы выпростаться из себя. Он медленно (но, как показалось Эвтерпе, стремительно) обернулся и, на минуту оцепенев, она рванулась прочь, ломая кусты…

     Виктору показалось, что некий электрический разряд, белое пламя бежит по ветвям… На мгновение ему почудились в этом пламени черты знакомой фигуры – и, будто бы про-снувшись, гулко заколотилось сердце. Но он только поморщился, махнул рукой и двинул-ся к дому, чтобы еще глубже уйти в себя – настолько, чтобы не было возможности выныр-нуть.

     Эвтерпа юркнула в первую попавшуюся подворотню, упала на колени прямо на камен-ные плиты и дала волю слезам – первым, безутешным слезам жалости и сострадания. «Но чем я могу ему помочь? – спрашивала она себя, и от этого ей становилось еще тяжелее. – Что я сделаю – и не только для него, но для других – таких же, для их – но в первую оче-редь для его – счастья?..» И к горлу подступала нестерпимая сушь…

     Дома она как бы между прочим спросила Лидию, не знает ли она художника Виктора Б… Лидия только рукой махнула:

     - Мертвый это человек, вот что я скажу. Вроде бы и талантливый, а… так опустился, что и… Не уважаю я таких. Несколько лет назад наш театр заказал у него статую музы, чтобы возле входа поставить (у Эвтерпы похолодело в груди)… Так он так ушел в себя, что пришлось другому заказывать – может быть, менее талантливому, но зато все в срок выполнил. И было бы из-за чего – люди говорят, это все оттого, что жена от него ушла. Хм! Это из-за этого он все комедию ломает. Поднял бы голову да огляделся – сколько де-вушек вокруг… Вот как ты, например – разве плохо? (грудь Эвтерпы налилась тяжестью).

     - Вы-то почему не огляделись? – и Эвтерпа сразу поняла, что сказала лишнее.

    - Я-то? – Лидия слегка склонила голову набок. – Ты, девушка, не суди, о чем не знаешь. Тут совсем друго-ое.., - и между бровей Лидии появилась строгая (а может, скорбная?)

складка.

     Эвтерпа закусила губу. Она ни за что не хотела обидеть Лидию, но подойти, утешить,

извиниться она не решалась и неподвижно стояла посреди комнаты, не решаясь ни продо-лжать разговор, ни выйти.

     Лидия внезапно засуетилась, и не успела Эвтерпа глазом моргнуть (она всегда поража-лась этой способности Лидии), как на столе появились две чашки, полные душистого го-рячего чая.

     - Что стоишь, как столб? – зорко заглянула Эвтерпе в лицо. – Милости прошу!..

                             10.

     Разнообразие в однородный, в общем, поток вносила музыка. Часто не имея возможно-сти войти в зал, Эвтерпа стояла, прислонившись к двери, и слушала. Не имея никаких су-щественных воспоминаний, она сама создавала внутри себя какие-то образы и – под звуки музыки – верила в них. Образы, подобные тем, которые часто являются во сне или… кар-тинам того странного художника…

     По всему телу разливалось какое-то медленное блаженство, потоки солнца… Порой ей казалось, что ее тело становится проницаемым, как губка – и она впитывает в себя звук, свет, людей… И что-то выходит из нее и неслышно растворяется во всем – так что все хранит ее часть. Никаких мыслей, только ощущение легкого покачивания, ощущение, что ты – некая жидкая светящаяся сфера, содержащая внутри себя весь мир...

     - Какой силой нужно обладать звуку, чтобы уносить с собой всего тебя! – говорила она Лидии. – И как люди – обычные, слабые люди – способны на это?.. В них будто вселяется некий всесильный – некий светящийся шар – когда они творят эту музыку… И – какой си-лой нужно обладать, чтобы донести до людей, не растерять по пути…

     - О чем ты говоришь? – Лидия хмурила брови. – Что за светящийся шар?.. Я тебя не по-нимаю.

     - А ты знаешь, я иногда чувствую его в себе. Он теплый, но невесомый, он будто плав-но отрывает тебя от пола – и ты летишь куда-то – то ли ввысь – а может быть, вглубь себя, кто знает?... Просто чувствуешь – сердце летит.

     - Да ты поэт, Эвтерпа! – рассмеялась Лидия. – Может быть, я бы сочла тебя за сумас-шедшую, если бы никогда не была знакома с моей Инес… Она во многом была такая же – особенно в молодости.

     - Инес? – и в груди Эвтерпы почему-то похолодело. Она приложила к груди ладонь.

     - Да. А ты не знаешь?.. Не знаешь моей Инес?! – искренне удивилась Лидия. – Боже, она не знает самой известной певицы и композитора в этом городе – больше скажу: Инес любого из авторов и вокалистов на голову выше! Такую музыку писала… По сравнению с ее сочинениями все, чем ты восхищаешься – просто пиликанье! Лучшая из наших солис-ток по сравнению с Инес – драная кошка! Иногда я жалею, что знала ее – теперь у меня от любой другой музыки просто уши вянут… И… знаешь, Эвтерпа, я не могу поверить, что ее больше нет… Не верю, что она позволит, чтобы в искусстве царили такие ничтожества, как сейчас – дутые… Иногда мне кажется, что она непременно вернется, - она невесело рассмеялась. – А порой и мерещится… Например, мне кажется, что ты на нее похожа. Чем? Вроде бы и ничем, только в глазах порой мелькает что-то… И еще когда ты гово-ришь вот так… В точности как она… Я ведь знала ее совсем молодой – она была востор-женной, с горящими глазами… А в песнях ее столько было! Бесспорно – талант, талант!.. И что-то… ну, как ты говоришь – светящийся невесомый шар… Особенно когда засмеет-ся – будто пушинки золотые взлетают в воздух. И глаза искрятся. И в волосах искры – ту-гие… Она без предубеждений была, не как другие артисты. В платье простом ходила, во-лосы в косу… А однажды вышла из зала, встала у колонны и заговорила со мной. Просто, по человечески, с душой заговорила. И руку мне подала, прощаясь (мы с ней ровесницы). Я не ожидала этого от артистки – они все вон какие, нос задерут и боком-боком… Инес не такая была. Живое в ней было, настоящее. Потом я уже ничего, привыкла к ней. Даже са-ма подходила… Только потом случилось с ней что-то. Нет, поздоровается, выслушает, как прежде – не откажет. Только… закрылось в ней что-то. Сердечности прежней не стало. Губы сожмет и молчит. И смех какой-то тяжелый стал у нее, с хрипотцой даже…

     - Довольно. Не рассказывайте о ней больше! – Эвтерпа не могла сама объяснить этого, но внутри ее горело и рвалось. – Я не могу об этом слушать. Это ужасно, ужасно…

     Она резко вскочила с места и подбежала к окну. Лидия удивленно взглянула на ее зас-тывшую у окна фигуру. «Что-то с ней не в порядке, - подумалось ей, - она или сумасшед-шая, или…»

     Эвтерпа стояла у окна и, сама не понимая почему, шептала, будто одержимая каким-то мистическим страхом:

     - Инес… Инес… Инес…

                             11.

     Уже несколько дней они жили за городом, в доме покойных родителей Лидии. Разум-ная Лидия решила, что расшатанным нервам Эвтерпы необходим воздух, цветы, чистая вода и безлюдье. Дом стоял на отшибе, у самого леса, неподалеку от реки, так что безлю-дья, лесных запахов, птичьих голосов, диких трав было вдоволь.

     С утра до вечера Эвтерпа пропадала в лесу, на лугах или на реке – но Лидия не проти-вилась этому. «Некоторое время ей необходимо одиночество. Пусть разберется в себе… Я ведь так мало знаю о ее жизни – может, обнажилась какая-то рана… Она не говорит, а в чужую душу лезть нехорошо…»

     Возвращалась Эвтерпа уже затемно, усаживалась неподвижно за стол, сплетая пальцы – а на лбу не расходилась складка. В последние дни она почти ничего не говорила, и Ли-дия, словно боясь нарушить что-то хрупкое внутри нее, тоже не подавала голоса. Молча разливала чай, зорко поглядывая на Эвтерпу. Только один раз спросила:

    - Что с тобой такое, в самом деле? Заболела, что ли?.. Или онемела?

     - Ничего, ничего.., - слабо улыбалась Эвтерпа.

     Лидия не настаивала на разговоре. Внутри Эвтерпы шла духовная работа, это она виде-ла. А так как духовная работа началась втайне от нее и без ее участия, то лучше было бы не вмешиваться, чтобы не нарушить процесс, не сломать что-то внутри… Она просто бы-ла рядом, и Эвтерпа была ей за это благодарна, выражая радость блеском в глазах и улыб-кой.                    

     И, хотя проникать в чужую душу не в наших силах, не в наших силах – уловить тонча-йшие движения даже своей собственной – все же попытаемся представить себе то, что ис-пытывала Эвтерпа…

                             12.

    - Инес… Инес… Странное, знакомое, чем-то притягивающее имя… Чем?.. Инес… Инес М. – так, кажется звали одну девушку, которая приехала учиться музыке из провинциаль-ного города… Инес М… Да, наверное, я была с ней знакома…

     Кажется, она была довольно высокой, тонкой в талии, стремительной в движениях, с горящими восторгом глазами… Волосы в толстой каштановой косе… Искренние, какие-то огненные, честные стихи, глубокая, полная внутренней силой (необычной для 20-лет-ней девушки) музыка – и уже своя, неповторимая… Она так и пришла в театр – с толстой папкой, полной ее сочинений, с пальцами в чернилах – писала взахлеб, даже по дороге в театр, присев возле какой-то стены… Она стала писать сценарии и музыку для театра. При этом, кажется, ничего серьезного, заматеревшего в ней не чувствовалось – легко слетала со ступеней, разговаривала с птицами, подружилась с уборщицей Лидией, могла часами сидеть под деревом, наблюдая за тем, как колышутся тени (любила находить какие-то знаки в них – текст, очертания знакомых лиц), или, взяв в руки ветвь, разглядывать жил-ки на тонких листьях…

     Музыку, сценарии и стихи она могла писать где угодно, и часто видели, как она, опер-шись на подоконник, или просто – у стены, прижав лист бумаги к колену, что-то торопли-во записывала, отбрасывая за спину тяжелые каштановые косы.

     Кажется, как раз в такой момент Инес и познакомилась с Деметром. Опершись на по-

доконник, она записывала что-то, пришедшее ей на ум (мелодию или стихотворение) – и внезапно заметила, что на лист бумаги падает чья-то тень. Кто-то стоял за ее спиной… Девушка резко обернулась, смутилась, зарделась… Перед ней стоял молодой человек лет двадцати пяти и, улыбаясь (блестя черными, как ночные озера) глазами, смотрел прямо на нее. Она вспыхнула от такой наглости.

     - Да ты не стесняйся, - засмеялся молодой человек.

     Инес никогда не отличалась снобизмом, не увлекалась формальностями, напротив, ей нравились честные, открытые отношения между людьми, но чтобы с первого взгляда го-ворить «ты»… Что с того, что она слишком молода?..

     - Еще чего не хватало, - усмехнулась Инес, но ее щеки запылали. Что-то внутри ее буд-то вытянуло руки, отталкивая, не принимая этого человека…

     - Ну, вот и прекрасно. – молодой человек расплылся в улыбке (похоже, не так уж он и неприятен… Особенно это вот движение глаз – веки дрогнули и чуть опустились, на ще-ках появился легкий румянец… Сердце Инес бестолково застучало.) – Меня зовут Деметр (имя-то какое тонкое! – подумала Инес). – поднял глаза и снова улыбнулся (пожалуй, до-вольно приятный человек… Просто глаза слишком темные и оттого взгляд кажется про-низывающим и нагловатым…) – А вас, леди?..

     Инес внутренне вскинула голову, предвкушая свой ответ (хорошо бы все-таки поста-вить выскочку на место, язвительно шепнула другая Инес – не та, восторженная, со сры-вающимся дыханием, а язвительная, насмешливая, гордая, упрямая – она уже давно по-нимала, что в ней живет множество разных ее):

     - Инес М. – она ответно улыбнулась и протянула руку. Ладонь незнакомца – прохлад-ная, крепкая, мужская ладонь, с частым и сильным пульсом где-то в глубине… Легкая вспышка и звон в голове… «Два солнца – воедино…» - бестолково мелькнуло в ней. Зра-чки расступились, готовые принять внутрь себя что-то незнакомое, огромное, чистое…

     - Неужели Инес М.? Так это вы, значит, пишете сценарии и музыку? – восхищенно вы-молвил Деметр. – Никогда бы не подумал, что в таком хрупком существе умещается так много… Откуда вы это берете?..

     - Я никогда не задумывалась об этом… Это как будто вулкан взрывается внутри меня, и то, что вы потом слышите, само изливается на листы… Я не чувствую, как пишу…

     Они еще о чем-то говорили – я не помню, все уходит в туман… Помню только ярост-ный стук в груди – и глаза…

      Да, кажется, именно тогда… Она что-то говорила, склонив голову и то поднимала гла-за, но тут же захлебывалась какой-то подступавшей к самому горлу кипящей волной – и опускала взгляд. Теребила исписанный лист... Он что-то рассказывал о себе, расспраши-вал ее, говорил ей, что она похожа на испанку (Инес смеялась и качала головой)… В раз-говоре упомянул, что у него есть жена (у нее внутри что-то замерло – с чего это? Что он мне? – мелькнула тревожная мысль). Странно – в самом начале разговора между ними ус-тановилась необыкновенная близость – и в то же время невозможность поднять на него глаза… Но осмелела… Взгляд сорвался, будто с обрыва, с его благородно очерченной скулы и повис на ней, слабея… Не удержался – и снова вниз – в носки туфель… Он пой-мал ее взгляд и улыбнулся едва заметно.

     Мимо проходила Лидия – она хотела перекинуться словом-другим с Инес (которой уже совсем не смущалась) – но увидела ее, сидящей на скамейке и смущенно кивающей незна-комому молодому мужчине – и поспешила скрыться.

     Прощаясь, они снова пожали друг другу руки – причем Инес, кажется, держала его ру-ку слишком долго – кажется, Деметр сам высвободил свою руку и удивленно посмотрел на нее… Она снова – смущенно улыбнулась и сама, развернувшись пошла – и не пошла, а почти побежала – к выходу. Скрылась за театром, в небольшом сквере, прижалась спиной к прохладному стволу – и не могла отдышаться…

     С тех пор Деметр регулярно наведывался в театр. И, хотя что-то подсказывало Инес, что следовало бы избегать встреч с этим человеком – она не могла отказать себе в стрем-лении видеть его, говорить с ним, забыв о том, что происходит вокруг… Завидев его взгляд, она приветливо кивала ему и улыбалась; она не уклонялась от бесед с ним, а на все его вопросы отвечала честно и искренне. Жадно ловила каждое его слово, каждый его взгляд, все, что он рассказывал ей о себе и своей жене – она не чувствовала ревности, а то-лько сожаление. «Быть тебе другом, разве можно быть недовольной этим?» - говорила она сама себе. И она не выходила за рамки приятельских отношений, смеялась и шутила при разговоре, как это делают приятели. И только ее стихи – горячие, искренние – которые она переписывала ему и в которых ясно чувствовался его след – только они, пожалуй, за-ставляли Деметра подозревать, что Инес не просто «приобщала его к искусству…» Сти-хи, а может быть, ее чрезмерно восторженное поведение – кто знает? Теперь это и не важ-но. Важно, что однажды Деметр сообщил ей, что расстался с женой.

     Трудно описать состояние Инес – смесь негодования, удивления и какой-то диковатой радости – множество разных чувств одновременно (впрочем, это и неудивительно – в каж-дом человеке множество душ). Она не знала, что ему ответить – она не умела утешать лю-дей (ей казалось, что утешать человека – то же, что лгать). Она умела только быть рядом. Она просто сидела и смотрела на него – необычно-молчаливого, пальцы рук переплетены, черные волосы почти закрывают опущенное лицо...- и стыдилась того чувства ликования, которое все-таки прорастало сквозь толщу сочувствия.

     - Все должно было быть так, - хрипло усмехнулся он. – Сыграй мне, - и блеснул из-под черных прядей еще более черными глазами…

     Она молча встала и пошла к роялю. Да… Он говорил, что жена давно не любила его – и он пытался найти забвения – в вине, в случайных связях (неужели он не понимает, что в этом никогда не найти успокоения, что с помощью этого никогда не разрешить..?) «Но ты меня исцелила, - говорил он ей, благодарно глядя ей в глаза. – А я-то думал, что женщины не умеют быть друзьями…» Она пугалась этого слова – «исцелила». Что он имеет в ви-ду?.. Она просто была рядом и слушала…

     Инес подошла к роялю, села за него, нажала ногой на педаль и погрузила руки в кла-вишный омут – и будто бы утонула в музыке вся… Когда очнулась – поняла, что идет с Деметром по улице, он что-то говорит и она что-то отвечает ему... Куда они шли?..

     Но это, пожалуй, неважно… Важно вот что: расплывчатый свет фонарей, пьяный запах листвы, ощущение холода от кирпичной стены и ощущение тепла от его – незнакомых, но знакомых более, чем другие – рук, которых она испугалась… Руки сошлись на ее талии, и она – задыхаясь от страха и разрывающего изнутри счастья – летела, как во сне, в про-пасть его – и себя… Или в тот момент ее вообще не было, а было только странное огром-ное свечение – и слияние… Взгляд рванулся внутрь него – через огромные (как казалось Инес – ведь их лица почти соприкасались) – проемы зрачков…

     Важно то, что с того дня она стала женой Деметра. Да, она считала себя его женой – ведь супружество – прежде всего искренность и понимание. И хотя они не венчались в церкви, не играли свадьбы – они были вместе, рядом… И когда Деметр возвращался поз-дно вечером со службы – он неизменно видел ее, легкую, в простом платье, с волосами в толстой косе, склоненную над столом – и не мог сдержать улыбки. Она чувствовала его взгляд, отрывалась от своей бесконечной работы и ее лицо светилось ему в ответ…

     То, что это произошло слишком быстро, что после расставания с женой он сразу же об-рел вторую жену – не тревожило Инес. Если так произошло – значит, именно ТАК долж-но быть. Она будет с ним, с этим на вид сильным – но на самом деле хрупким (она-то зна-ла!), изболевшимся человеком – чтобы утешать, защищать – да, вот этими двумя малень-кими руками…

     В театре никто не знал об этом – даже Лидия. Все было по-прежнему… Но Инес не за-мечала, как изменилась сама – она уже не сбегала, как ребенок, со ступеней, улыбалась сдержанно, опуская глаза, голос стал мягче и тише… Изменилась и ее музыка – теперь она была словно бы пропитана каким-то внутренним светом, прозрачней и изящней…

     Жили они с Деметром в небольшой квартире, которую снимали на окраине города –

где жила в основном беднота и где их лица никому не были известны. Наверное, именно эта тайна так изменила Инес. Изменился и Деметр – он также стал тише, задумчивее, гла-

за его, кажется, утратили ядовитый блеск и стали мягче и светлее…

     Инес настораживала подавленность Деметра, и она пыталась помочь ему, как-то рас-сеять его тоску, не понимая, что бессильна…

     Это случилось, кажется, в один из обычных осенних вечеров, спустя полгода после то-го, как они начали жить вместе. Инес заваривала чай, когда Деметр, отняв голову от ладо-ней (Инес понимала его состояние, но как-то вмешиваться в него не решалась, боясь за-деть что-то тонкое внутри него) произнес:

     - Не могу я так больше. Хоть убей меня… Не могу забыть ее, свою жену. Сегодня ви-дел ее. Она… она хочет вернуться…

     Чайник для заварки качнулся в руке Инес.

     - И… что ты? – только и могла вымолвить она.

     - А что я?.. Да, я согласился. Понимаешь, люблю я ее! – нервно выкрикнул он, его руки задрожали, а глаза сверкнули ненавистью. – Да, я благодарен тебе за то, что ты была ря-дом все это время, что утешала… Я знаю, ты ждешь благодарности – так вот, я говорю те-бе – спасибо! Но не требуй от меня лишнего. В конце концов, я не просил тебя быть со мной. Ты сама воспользовалась моим одиночеством, чтобы получить от меня…

     - Замолчи! – сдавленно прохрипела Инес. – Негодяй… Замолчи!..

     Она отвернулась к окну, сдерживая внутренние рыдания. Но сквозь негодование, оско-рбление пробивалась жалость к нему, этому нервному, с трясущимися руками человеку: «Кто виноват?.. Неужели – я?!»

     - Ты судишь по себе, - прошептала она. Голоса не было.

     Деметр взглянул на нее – хрупкая, съежившаяся фигурка, словно бы стремящаяся сжа-ться в точку… И что-то в нем шевельнулось.

     - Инес… Вы (кажется, в первый раз в жизни он назвал ее «Вы») – девушка талантли-вая, очень талантливая… И красивая, - кашлянул он. – Не сомневайтесь, вы не пропадете. Кто-нибудь, не сомневайтесь, искренне полюбит Вас… когда-нибудь.., - он попробовал улыбнуться. «Надо отблагодарить ее…» Сунул руку во внутренний карман пиджака (руки противно дрожали), выудил несколько купюр и протянул ей.

     Она смотрела на него ничего не выражающим взглядом, кажется, даже перестав ды-шать.

     - Предатель! – внезапно выкрикнула она и, размахнувшись, ударила его по щеке. В го-лове Деметра зазвенело, он схватился рукой за горящую щеку, уронив деньги на пол…

     Когда открыл глаза, Инес уже не было.

                             13.

     Снова тот же резкий толчок… И будто бы снова – падение в собственное тело…  «От-куда я все это знаю? – мелькнуло в голове Эвтерпы. – Должно быть, это все мне только что приснилось… Да, наверное, так оно и есть… Меня слишком впечатлил рассказ Лидии об этой Инес – вот и снится теперь…»

     Она стояла на высоком берегу реки. Река ослепительно горела под солнцем, маня в свои тихие волны. Эвтерпа села в мягкую высокую траву, обхватив колени руками и, при-крыв ресницы, любовалась водой и небом. Неторопливо и, как волны, сонно текли мысли.

     ….А что было дальше?.. Дальше в сознании – туман, в котором мелькают редкие отры-вочные образы. Но, кажется, нашла...

     …Инес шла по улице – неведомо куда. Перед глазами расплывались и сливались пятна фонарей. И так же в груди – расплывалась и сливалась горько-соленая боль. Ей казалось, что всю ее наполнил расплавленный металл – который непременно застынет в будущем. И хорошо… Она ничего не будет чувствовать – просто застынет… Застынут все мысли, чув-ства, сны – не умрут, а просто останутся в неизменном виде. И никто не заметит… Ведь она по-прежнему будет улыбаться людям, которым важнее то, как относятся к ним, чем внутренняя жизнь какой-то Инес М… Так и должно быть… Хорошо, что они ничего не

заметят…

     «А Деметр… Что Деметр? Он будет счастлив!.. Господи, пусть он наконец-то будет

счастлив! Пусть в его черных зрачках навсегда пропадет этот ядовитый блеск… Пусть он улыбается так же…как прежде… Господи, куда делась его улыбка?.. Пусть он воскрес-нет!.. Станет таким же, каким я узнала его… Пусть забудет меня… Не жаль…»

     И тут же, не вытерпев мучительной жалости к себе, она прижалась спиной к кирпичной стене и беззвучно заплакала.

     Боль. Она заполняла все ее существо, не давая дышать… А что было в ней, кроме этой боли?.. Пожалуй – ничего. То, что было в ней до этого дня – восторг, хрупкие мечты, любовь к птицам, домам, людям, музыке; к Деметру – все будто уходило все глубже внутрь ее – в бездонную пропасть, сжимаясь в точку, и смыкались волны раскаленного жидкого металла… Даже сам Деметр – его образ будто бы вязнул в этой боли, и контуры его становились все более нечеткими… как эти вот пятна фонарей… Да и сама Инес – была уже не та Инес, а уже кто-то иной, чужой…

     Оставалась только невыносимая бессмысленная боль. Зачем?.. Кому станет легче отто-го, что ей, Инес М., трудно дышать?.. Боль во имя боли, заглушавшая все… «Я должна стать выше этой боли! – прошептала Инес. – Я уже не та… И жизнь моя – уже не будет ТА жизнь. Видимо, я рождена, чтобы дарить… И я буду дарить людям свое искусство. Не-важно, как они к нему отнесутся… Я просто буду делать свое дело…»

     Она откинула волосы назад. В лицо рванулся ветер и освежил разгоряченное лицо.

     «Опять любить? Любить кого-нибудь другого?.. Но зачем? Чтобы так же, как сегодня, убедиться в том, что любовь – лишь фантом, обман? Опять выжигать себя – и, «возрож-денная, очищенная для нового чувства» кидаться опять на этот же нож?.. А посмотреть со стороны – что это, как не вероломство? Как не страх реальности, в которой любви НЕТ – и бегство от этой реальности в себя, в свое внутреннее, где мы придумали и воплотили то, что не смогли воплотить в реальности?..

     - Но постой… Не просто так в людях живет ожидание прекрасного?! (спорила другая Инес) Если есть это чувство – значит, где-то есть… Где-то в нас, глубоко… И то, что в реальном мире нет этого прекрасного – не следствие ли того что мы СЛИШКОМ ГЛУБО-КО прячем его в себя, не пытаясь немного напрячь силы и перебросить это прекрасное че-рез ту черту, что отделяет ВНУТРЕННЕЕ от ВНЕШНЕГО?.. Да, есть люди, которые это делают – поэты, музыканты, мыслители, люди, которые что-то творят действительно ВО ИМЯ… Но таких людей – мало. И еще меньше – людей, способных откликнуться…»

     Но разрешить этот спор слабеющему рассудку было не под силу. Легче было просто за-быть… Стать чем-то легким, возвышенным – и воспарить над своей болью, а заодно и над всем тем, чем она жила до этого дня – над своими мечтами, чувствами… Стать чем-то иным, совсем иным – пусть и в той же оболочке…

     Она поднялась по высокой лестнице театра и шагнула в его прохладный полумрак. Ве-черний спектакль недавно закончился, и люди разошлись почти все. Она кивнула Лидии и проскользнула на сцену.

     Почти ощупью пробралась к роялю, пальцы разбежались по тропинкам клавиатуры, спугнув черных и белых птиц, уже успевших задремать на ветках… Голос сам отыскал не-известную мелодию – и пространство театра заполнилось, как показалось Инес жутким воплем (в восприятии других людей – прильнувших к дверям – Инес их, конечно, не ви-дела – этот «вопль» был прекрасной музыкой). С каждым звуком из груди ее, казалось, вырывались большие черные птицы, разрывая грудную клетку – но в груди образовыва-лась приятная легкость и пустота…

     …Когда она очнулась – поняла, что на нее смотрят множество глаз. У самой сцены сто-яла Лидия, глаза ее слезились. Из приоткрытых дверей заглядывал на сцену еще кто-то. А сверху торопливым шагом, улыбаясь, шел сам директор театра.

     - Я знал Вас, госпожа М., как подающего надежды композитора и литератора, но я не подозревал, что Вы еще и прекрасная певица… Я хотел бы, чтобы Вы участвовали в боль-

шом концерте, который состоится через неделю… Я не люблю льстить, госпожа М., но Вы сделаете честь нашему театру…

     Инес поднялась, немного странно улыбнулась и, кивнув, ответила:

     - Я приму Ваше предложение, господин. А теперь, если не возражаете, я оставлю вас…

     И вышла – строгая и неестественно-прямая. Все удивленно обернулись ей вслед…

                             14.

    Именно с того дня в ней произошла эта перемена… Да, известная певица, композитор и поэт Инес – это была уже не та Инес, к которой привыкли Лидия, директор театра, поста-новщик, артисты… От ее прежней подвижности, открытости миру, от этого восторженно-го блеска глаз ничего уже не осталось. Признаться, удивлялась этому и сама Инес – порой казалось ей, что она – не она, а кто-то другой… Или просто – подняла голову не известная ей доселе Инес – она всегда знала, что в человеке живут множество душ, которые, (как семь цветов радуги образуют белый свет) образуют – должны образовывать – целостный образ. Этот целостный образ не в состоянии увидеть другие – они видят только один из граней, ликов, которые все-таки ТЫ – один из множества тебя… Просто тогда она была одной, а сейчас – на виду другой ее образ…но он не менее правдив, чем тот, бывший…

     Но все-таки часто ее мучила тоска по той, бывшей себе, по той восторженности, откры-тости… Впрочем, тоска была какой-то равнодушной – скорее, недоумение… Она видела красоту мира – но просто скользила по ней взглядом, не распахивая зрачков и не вмещая этой красоты внутрь себя. Она видела нищих, больных, бездомных – и если прежде ее сер-дце разрывалось – то теперь она просто удивлялась, куда ушло это сострадание…

    Ей не было неприятно ее состояние – она была равнодушна к нему. Внутри было ни хо-рошо, ни плохо, ни тепло, ни холодно – пусто. Она будто окаменела и даже удивлялась одним рассудком, не принимая этого удивления всерьез.

     Она сидела в своей комнате, подперев рукой щеку, и ей казалось, что она похожа на за-сохший букет цветов, который стоял в вазе на пианино… Которому никогда не суждено вновь стать живым, но сохранена старая форма…

    Но ей было все равно.

    Изменилась и ее музыка – если это было нечто порывистое, честное, но не всегда пра-вильное по форме – то теперь это была строгая, выдержанная по классическим законам музыка – красивые мелодии… И ничего больше. Но она заняла достойное место в ряду композиторов, одновременно совершенствуясь как поэтесса (выражая в стихотворениях свои блестящие, оригинальные – но не согретые живым чувством мысли) и как вокалист-ка. Она не упивалась славой – ей было все равно…

     Она не была жестокой, но не была и милосердной. Иногда ей казалось, что она переста-ла существовать вообще. Но даже эта мысль не вызывала в ней отклика…

                             15.

      А потом началась война.   

     Инес знала, что где-то сотнями и тысячами гибнут люди, что гибнут они – по существу – из-за того, что кто-то ВЫШЕ ИХ не может поделить землю, богатства, власть, а эти лю-ди оказались виноватыми – потому что жили в более благоприятных природных условиях, на земле, насыщенной природными богатствами, что их дома стояли не там, где было уго-дно тем, кто ВЫШЕ…

     Она знала, что большинство государственных правителей – всего лишь прикрытия, ма-ски, за которыми творит свои дела ради собственной выгоды горстка, умеющая играть на чувствах простых людей… Только одного она не могла понять – как в мысли людей мож-но – вторгнуться?.. И какой силой нужно обладать – чтобы заставить обычных людей, то-лько что прижимавших к груди детей взять оружие и пойти убивать таких же, как они?! Возможно, им внушили, что эти такие же могут убить их?..Внушили, что война – это еди-нственный выход, что она – средство спасения их же детей… А что может быть важнее для них – умеющих любить?.. Но для чего это – убивать, враждовать, вгрызаться друг в друга с ненавистью, не понимая, что все, по существу – одно?.. Что все, в конце концов

лягут в землю – рядом друг с другом?.. Неужели невозможно понять, что война не даст НИЧЕГО, кроме смерти?.. Не освобождение – пустота!..

     И как это можно – позволять кому-то быть властным над своими мыслями?!

    Она видела, что на войну уходят – и гибнут там! – те, кого она знала. Погиб муж Лидии, весь город, казалось, заполнился женщинами в черном… Она видела и понимала состоя-ние Лидии, но сама, удивляясь и прислушиваясь к себе, понимала, что внутри нее нет ни-чего, кроме ощущения, что она – каменная глыба… А разве каменные глыбы чувствуют?! Разве мертвые жалеют мертвых?..

     «А какой в этом смысл – жалеть убитых? – оправдывала она себя. – Они не встанут, не воскреснут, не бросятся в объятья… Да, трудно поверить, что человек был – и вдруг его не стало… Но постоянно думать об этом – просто терзать себя, а что может быть бессмы-сленнее?.. Да, можно придать этому романтическую окраску – «Любимый, я иду к тебе!.. И если ты – смерть, значит, я иду в объятья смерти!..» Но по существу… По существу это – жалость к себе-оставшемуся без любви … Им кажется, что они плачут от жалости к уби-тым – но это лишь жалость к собственному израненному сердцу! Они плачут от собствен-ной боли – и жалеют себя потому, что обречены плакать!!. Замкнутый круг… А что может быть бессмысленнее этого?!.»

     Она пугалась своих мыслей и, чтобы хоть как-то искупить собственную бесчувствен-ность, регулярно давала концерты для родственников погибших, для солдат и офицеров. Она видела слезы мужчин и женщин, лица, обращенные к ней с восторгом, радостью, ско-рбью и каким-то подобием мольбы… и сжимала веки. И потом, после концерта, когда к ней подходили люди, восхищенные ее песнями – она отвечала им отрывисто и старалась поскорее уйти домой – она не понимала, за что благодарят ее люди, так много пережив-шие…

     До нее дошли слухи о гибели Деметра. На мгновение ей показалось, что ее зрачки вва-лились внутрь (перестала видеть) и внутри нее образовалась черная болевая щель… И бо-льше ничего. Она только сильнее сжалась в комок и сомкнула губы… Но это было внутре-нне. Внешне – блеск в глазах, смелые речи, прямая осанка… Она получала письма от вос-торженных почитателей, в которых неизменно стояло: «Вы – очень мужественная женщи-на!», «Я восхищаюсь вашей внутренней силой и мужественностью, Инес М…», «Жму ва-шу крепкую руку, госпожа – нет! – боец Инес…» и т. д., и т. п.

     Военные отряды подошли к самому городу, и звуки выстрелов доносились почти без перерыва… В город постоянно ввозили раненых… Большая часть школ, магазинов и даже квартир была превращена в госпитали. Похоронная процессия сделалась почти постоян-ным элементом уличного движения, и почти непременно за каждой бежали женщины, прижимая к искаженным лицам платки…

     Однажды поздно вечером в дверь раздался торопливый стук и тут же послышался взволнованный голос Лидии:

     - Госпожа Инес! Откройте!.. Госпожа Инес…

     Инес откинула крючок.

     - В чем дело, Лидия?..

    - Господи!.. Да неужели вы не слышите, не видите, не чувствуете?!. Я еле ноги унесла… Понимаете, ОНИ вошли в город… Они ходят по домам, грабят и убивают… Боже мой… Даже детей не щадят, звери, ироды… Бежать надо! – и судорожно вцепилась в рукав Инес. – Бежим скорее отсюда, госпожа Инес!..

     - Да куда же, Лидия?.. Есть ли смысл? Неужели вы думаете, что ОНИ нас не найдут и не пристрелят?..

     - Боже мой, Инес!.. До раздумий ли сейчас?! О, изверги, палачи… Стать бы мне раз в двести больше, неужели вы думаете, что я не придушила бы ИХ всех своими же руками?! Досада, что мы так малы и нам приходится думать о собственной шкуре… Но не время сейчас… Быстрее, госпожа!..

     Инес закусила губу. Вот и Лидия не понимает, что ответной злобой только разожжешь

их злобу. Что местью никого не воскресишь, а страх только сделает из тебя своего раба… И потом… Какая разница, когда – умирать?.. Если смерть уже подошла – это уже все рав-но. Все – равны… А потом – воспарить, раскинув руки (если бы они были у души!) и ле-теть, навсегда – свободна!.. Есть возможность видеть – все, и обнимать – всех, и улыбать-ся – всем… Нет этой преграды – телесной оболочки!..

     Но эти мысли уже – на бегу неведомо куда, по горящему городу…

                             16.

    Навстречу, спотыкаясь, сшибая друг друга с ног, неслись люди. Полуодетые, растрепан-ные женщины, мужчины, дети… Сплошной визг, стон, плач, капельки пота на искаженых страхом и болью лицах… Кто-то уже валялся на дороге, закатив глаза, в растекающейся луже крови, кто-то еще стонал, кто-то, словно бы цепляясь зубами за обрывки жизни, ос-калившись, ворочал кровавыми белками глаз, а какой-то высокий старик с длинными рас-трепанными прядями седых волос по плечам, сидел прямо на мостовой, мелко крестясь, и поминутно резко вскрикивал:

     - Господи! Господи! Господи!

     Инес бежала вслед за Лидией, почти закрыв глаза, чтобы не видеть всего этого… Она не чувствовала усталости, все сливалось для нее в кровавый зловонный туман, наполнен-ный воплями, стонами, воем и поминутными выстрелами…

     Открыть глаза пришлось, когда почувствовала, что наступила на что-то мягкое… И не-вольно вскрикнула: на мостовой лежала женщина с мучительно оскаленными зубами. У рта темнела засохшая струйка крови. Глаза бессмыссленно уставились в небо. На животе – большая круглая рана, прикрытая кровавыми обрывками платья. Женщина была мертва.

     «Ничем не поможешь!» – рвануло в виски Инес. Она почувствовала, как к самой стен-ке груди подступило что-то болезненное, тяжелое…

     Лидия слегка коснулась руки Инес.

      - Надо идти, госпожа. Ей уже не поможешь ничем…

     И они вновь шли – нет! – бежали по бесконечным горящим улицам, наполненным сто-ном и запахом крови… Мыслей не было, только это болезненное, тяжело привалившееся изнутри к стенке груди.

     - Звери!.. Палачи!.. Убийцы!.. Ироды!.. О, где же ты, Господи!.. Спасите!..

     Множество голосов, слившихся в ужасный вой… Нестерпимо светлая от пожара улица. Искры, обрывки пламени, летящие по воздуху… Небо зловеще-красного цвета… Множес-тво рук, искаженных лиц из окон горящего дома…

     А люди, не обращая, казалось, внимания на чужие крики, бежали мимо…

     Инес и Лидия кинулись к горящему дому. Вокруг метались люди. Множество изранен-ных, обожженных лиц, рук... Кто-то выл от боли, плачущие дети искали пропавших мате-рей, а матери – детей… Кто-то тащил лестницы, кто-то – ведрами, расплескивая по пути – воду… Но лестницы было уже негде прислонить, а воду тут же пожирал огонь…

     Мимо задыхаясь от бессильной ярости, скорби и отчаяния пробежал молодой мужчина. Грязная от копоти рубаха липнет к могучей груди… Он кинулся в огонь и спустя минуту выскочил обратно, неся на руках женщину без сознания, и – снова исчез в огне, и снова появился, на этот раз таща на себе двоих малолетних детей.

     Инес взглянула – на щеке молодого мужчины висел безобразный кровавый лоскут ко-жи…

     - Мама, мама!..

    Какой-то ребенок, мальчик лет четырех, испуганно вытянув вперед обе руки, пробирал-ся сквозь толпу. Испуганные ясные глаза человека, еще не успевшего осознать, что проис-ходит…

     - Ты потерялся? – спросила Инес, наклонившись к ребенку.

     - Она… там, - прошептал мальчик, - лежит, в рваном платье… Она в огне была. Меня успели вынести, а ее забыли… Лиза говорит, что она больше никогда не будет жить.

     Ребенок не плакал. Только – эти глаза, широко раскрытые от ужаса, дрожащий голос…

     Инес прижала его к груди. Ребенок дрожал. Она почувствовала частые удары его серд-ца в свою грудь… «Только – живи!» - внутренне воскликнула она.

     Послышались выстрелы, крики: «Разойдись!» Люди кинулись прочь от горящего дома, время от времени слышались выстрелы, и какая-то фигура отделялась от толпы и падала на землю…

     - Детей, раненых, больных спасайте! – выкрикнула Лидия, обернувшись к толпе. – Инес!..

     И, сама подхватив кого-то на руки, кинулась прочь.

     Прижимая ребенка к груди, Инес бежала за нею следом. Ребенок вцепился ручонками в ее шею. Война все-таки творит неслыханные ужасы – и чудеса: подумать только, даже имени ребенка она не знает, лица – и того не разглядела, а сейчас именно он ближе и род-нее всех на свете. На войне учатся ненавидеть – но и любить: именно в это время люди становятся ближе друг к другу, вот так – грудь с грудью… Именно в это время – каждый показывает свое лицо: мелочное и трусливое или… умеющее побороть в себе страх си-лой… сострадания… и любви!..

     Да!.. Разве это невинное существо у груди – не есть любовь?.. И… стыдно чувствовать: где-то в глубине ее, вместе со страхом, горечью, негодованием росло счастье…

    Осторожно приподняв пелену себя самой, она взглянула в лицо этому внутреннему сча-стью. И что же?.. На нее немного смущенно смотрели светящиеся глаза Инес М, окружен-ные множеством других глаз - хмурых, печальных, смеющихся – и все были ее глазами, но ЭТИ, глаза ее счастья, светились ярче других…«Так вот она, настоящая Инес!..»

     - Где Лиза? – тихо спросил ребенок, крепче прижимаясь к ней.

     - Лиза?.. Мы обязательно найдем ее… когда все закончится… А сейчас… тебе надо жить!..

     Ребенок закрыл глаза и крепче прижался к Инес.

     - Тебе надо жить! – повторила она. – Понимаешь, все хотят жить… Все, кто бегут за на-ми… Они все хотят жить и быть счастливыми… Ну а ты… если хочешь быть счастлив... Пожалуйста, не забывай этого мгновения… Не забывай, что однажды ночью одна женщи-на прижимала тебя к груди… Потому что ТАК больше не будет никогда… Только одна ночь – и мы больше никогда не увидимся… Но в эту ночь мы любили друг друга … ТАК больше никто никогда не будет любить друг друга, как мы с тобой… Обещаешь… не за-бывать этого?

     - Да, - прошептал ребенок.

     - А еще запомни, что меня звали Инес… Тебя как зовут?

     - Виктор.

     Она почувствовала, что в спину ее вошло что-то ледяное – и одновременно жгучее… Она не сразу ощутила боль и какое-то время продолжала бежать. Но ощущение, что из-нутри у нее выжигают все живое, росло… Платье намокло и прилипало к спине… Она не сразу поняла, что это кровь. Лицо исказилось от боли; теряя силы, она упала на мосто-вую…

     - Инес!., - тонко вскрикнул Виктор.

     Она попробовала улыбнуться, но на лице изобразилась гримаса.

     - Со мной все в порядке, - прохрипела она. – Забудь, не думай сейчас обо мне… Не вспоминай, никогда не вспоминай, как я упала на мостовую… Помни только, как я при-жимала тебя к груди… Иди… вот за той женщиной, - она сделала слабое движение рукой в сторону Лидии. – Иди за ней. Брось, оставь меня…

     Но ребенок продолжал оставаться на месте.

     - Оставь меня, - прошептала она угасающим голосом. – Я прошу тебя, понимаешь… Просто не хочу, чтобы ты видел это…

     Ребенок стоял.

     - Вон! – страшно выкрикнула Инес, приподнявшись на слабеющих руках. – Иди!.. Ищи Лизу… Оставь меня… Вон!..

     Виктор вздрогнул и побежал от нее рысью, поминутно оглядываясь. Она улыбнулась и кивнула ему (хотя, быть может, Виктор и не видел этого в темноте), и смотрела на него до

тех пор, пока он не исчез из виду. Затем бессильно упала головой на камни…

    Последним ее ощущением было: что-то расступается внутри нее, и из каких-то внутрен-них глубин медленно всплывают образы родных, близких и давно забытых: родителей, школьных приятелей, Лидии, ее мужа и сына, Деметра и… этого мальчика, Виктора…

     Она знала, что в каждом человеке живет множество душ. и какая-то из этих душ может жить в другом человеке – те люди, которых она знала и любила, незаметно жили внутри нее и теперь, навсегда примирившись и обнявшись, уходили куда-то внутрь… в какую-то светлую расщелину… и растворялись, сливались в одно…

     - Живите.., - прохрипела Инес под топот множества ног мимо нее и под несмолкаемый вой…

                             17.

     Да… А потом… А потом – она ощутила резкий толчок и открыла глаза…

     Эвтерпа вздрогнула и проснулась. Да, похоже, она задремала в тени, убаюканная свече-нием волн под солнцем… Клонясь к закату, солнце назойливо заглядывало в лицо. Оно-то, наверное, и разбудило Эвтерпу.

     «Слава Богу, это был только сон.., - прошептала Эвтерпа. – Сон о жившей когда-то пе-вице Инес… До чего страшный сон… И как будто… как будто все это действительно бы-ло!.. Странно… что меня впечатлило в рассказе Лидии об этой Инес?..»

     Сон?.. Но тогда – что НЕ БЫЛО сном?.. Ее прошлая жизнь… Какая прошлая жизнь, ес-ли она даже не помнит, откуда она взялась?.. Помнит только резкий толчок… Так часто бывает, когда просыпаешься… Сейчас она тоже проснулась, и кто знает, может, все то, что было прежде – лишь сон, а она проснулась только сейчас?..

     Обхватив руками ствол ясеня, Эвтерпа попыталась вспомнить… Да… Слова Инес: «Живите!..» - а потом резкий толчок – и она открыла глаза. Но сказала Инес, а открыла глаза уже Эвтерпа: «Слава Богу, только сон!..»

     Да… Только что она открыла глаза – точно так же, как тогда, в квартире художника… Резкий толчок… А до этого – страшный хрип: «Живите!..»

     Внезапная догадка вдруг пронзила ее.

     Человек состоит из множества душ. Сотни, тысячи… - бессчетное количество. Какие-то из этих душ рождаются, какие-то умирают (как люди на земле) – и каждый день чело-век просыпается иным, не таким, каким заснул, хотя внешняя оболочка – та же… И она, Эвтерпа, несомненно, уже не та, какой уснула несколько часов назад. А тогда… кто уснул, чтобы потом проснуться в облике Эвтерпы?..

     Да!.. Страшный хрип: «Живите!..» - а потом резкий толчок… и она, Эвтерпа, открыла глаза…

     Да… Душа Инес напоминала каменную глыбу – а Виктор (странное совпадение имен! – мальчик и художник) выточил из нее нового человека… Но… где он взял такую силу?..

     Она подняла взгляд к небу, улыбнулась золотисто-сиреневым закатным облакам… Тро-нула рукой тяжелеющую вечернюю листву…

                                         18.

     «Кажется, я знаю эту силу…»

     Да. У самых ног бежали золотые от закатного солнца волны. Слышались тончайшие го-лоса птиц. Легкий ветер слегка касался лица, шевелил волосы…

     Ей показалось, что она стала проницаемой, что сквозь прозрачную кожу в нее входят эти лучи, деревья, дома, люди, звуки… Входят – и сливаются с ней воедино…

     Она открывалась миру. А открыться по-настоящему, без фальши и лишнего пафоса мо-жет только любящее сердце. Да – только истинно любящее сердце предстает само перед собой таким, какое оно есть…

     Да. Человек непрестанно меняется – каждую минуту он вбирает в себя что-то новое –

мы не те, что были минуту назад. Но… именно любовь – то, что собирает множество на-ших ликов воедино…

     Да. Ничего и никого не любя, не имея ничего, от чего бы могла болеть душа – мы не

можем ничего создать. Именно поэтому она, Инес, ничего стоящего за последние годы не создала. И именно поэтому Виктор – пьяный, погибающий Виктор! – силой своей любви смог оживить душу Инес…

     Она знала, что человеческая душа вмещает множество миров. В том мире, где она была Инес – заскорузлую, зачерствевшую душу ее исцелил ребенок по имени Виктор, которого она прижимала к груди. В этом мире – форму бездушному камню придал другой (а может быть, тот же? – но в разных измерениях) Виктор…

     И – с оглушительной скоростью – падение внутрь себя и, прорвав внутренние измере-ния множества своих миров, преодолев временной разрыв… Она очутилась у самых исто-ков Мироздания. 

     Бог. Она не видела, но чувствовала его – это была некая теплая сила… Она видела, как посредством этой силы возникала материя, рождались звезды, планеты – и мельчайшие пылинки… Она видела, как – посредством этой силы – зарождались жизни на некоторых планетах…

     Она поняла эту силу. Сила Любви. Именно она была причиной троичности Бога, ибо любовь не может изливаться сама на себя… Именно она – причина вечного рождения Бо-га-Сына и вечного дыхания Святого Духа…

     Бог создал этот мир, чтобы любить его. Потому что любовь не может не изливаться. Создал – и растворился в нем. Ушел внутрь каждого живого существа. Каждый любящий человек – чувствует в себе живого Бога-силу Любви…

     Сила Любви – внутри каждого! – давала жизнь новым существам и вдыхала в них душу – то есть себя (так рождается материнская любовь – к новому человеку и любовь нового человека – к миру)… Потому что любовь должна изливаться.

     Душа человека в чистом виде – это любовь. И те, кто распинают в себе ее – изгоняют Бога из рая, а их душа каменеет, ибо Любовь – есть жизнь, есть Бог, есть душа, есть исти-на, есть единственный закон, есть – бесконечность… И в этом юноше, который (еще до отъезда ее и Лидии) странно смотрел на Эвтерпу, а затем оставил на столе крохотный бу-кет полевых цветов… . Эвтерпа улыбнулась про себя.

     Силой Любви – Духа можно создать материю. В этом – мистика рождения Вселенной. В этом мистика появления каждого нового человека – казалось бы, ниоткуда… В этом – мистика рождения новых произведений искусства. В этом… мистика того, что встреча-ются взгляды – и что-то меняется, потому что достаточно одного взгляда, чтобы часть твоей души стала частью его…

     Она закрыла лицо руками. Кто теперь она?.. Эвтерпа?..Певица Инес?.. Прежняя Инес? Или – кто-то совсем другой, родившийся только что?.. Но тут же почувствовала, что имя не отражает внутренней множественности, необъятности каждого.

     Слезы заливали лицо Эвтерпы. Она протянула руки солнцу – и почувствовала, с какой любовью оно касается ее щек…

     Она увидит художника Виктора. Она молча упадет ему на грудь – и, сомкнув глаза, на-чнет бесконечно падать в его глубины – не боясь разбиться об острые камни… Просто за-кроет глаза, опустит ему на грудь голову, почувствует щекой сердцебиение – и уснет…

                             19.

     - Эвтерпа!.. Через несколько дней будет вечер памяти моей дорогой Инес… Приглаше-ны известные певцы и музыканты, которые будут исполнять ее музыку… Боже мой! Эвте-рпа!.. Ты хоть раз слышала ее музыку?..

     - Слышала, - тихо произнесла Эвтерпа, - и мне она не нравится. Она слишком надуман-ная, вычурная, неестественная, неживая какая-то… Не понимаю, Лидия, как вы можете ею восхищаться…Но ее ранние произведения – это действительно интересно и стоит внима-ния…

     Лидия нахмурила брови.

     - А ведь когда-то я тоже умела играть на рояле.., - вздохнула Эвтерпа. – Иногда кажет-ся… подойду к инструменту, и у меня из-под пальцев заструится музыка… Попробовать сейчас разве?.. Нет, не смогу, - глянула она на черно-белый оскал рояля. – Из памяти нео-жиданно исчезла техника игры… Я не смогу.

     - Ничего, зато слушать можешь, - усмехнулась Лидия, которой было неприятно из-за ее дорогой Инес. – На концерт я пойду сама и возьму тебя непременно. А то еще… Где такое услышишь? – Эвтерпе показалось, что глаза Лидии влажно блеснули.

     Эвтерпа опустила глаза.

                             20.

     Спустя несколько дней они сидели в последних рядах амфитеатра. Оркестр заиграл вступление – это было раннее сочинение Инес. Сердце Эвтерпы застонало внутри, и она, чтобы не разрыдаться, вцепилась пальцами в спинку стоящего впереди кресла. Лидия вся подалась вперед, ее брови выразительно изогнулись – она вся устремилась к музыке…

     За вступлением шли разнообразные сочинения разных лет – и ранние, поражающие ка-кой-то странной силой, стихийностью, дикостью, и более поздние – с пустоватой красиво-стью мелодий… Удивляли ее и многие пианисты – щеголяющие своей виртуозностью… Но что за ним?.. Что – за этим водопадом нот?..

     Первое отделение состояло из инструментальных сочинений Инес – в основном это бы-ла музыка к спектаклям, изредка – пьесы, посвященные разным солистам – пианистам, флейтистам, кларнетистам… И снова – поразительно красивое раннее сочинение для стру-нного квартета…

     Второе отделение должно было состоять из вокальных сочинений Инес – песни и рома-нсы разных лет, арии… Их должна была исполнить Анна Р. – певица, считавшаяся одной        из лучших. («Все же куда ей до моей Инес!» - накануне махнула рукой Лидия).

     Вот зрители, вернувшиеся после антракта, начали занимать места… Вот умолк гул го-лосов… Вот начал приглушаться свет… И, словно бы издалека, зазвучало вступление… Эвтерпа вздрогнула: это была та самая музыка, которая ожила в ней тогда, в квартире ху-дожника…

      Вот послышался глубокий, бархатно-серебристый голос Анны Р. В грудь Эвтерпы сло-вно бы забилась огромная птица, взметая огненные крылья, жаждая полета… Не в силах удержать в груди этот порыв, она вскочила на ноги и…

     … И тут же пространство концертного зала заполнил другой женский голос, высокий, сильный, полный нежности и страсти…

     Зал удивленно обернулся. Эвтерпа видела: множество глаз, направленных на нее. В за-ле поднялся гул голосов, среди которых явственно слышалось чье-то пораженное «Инес! Это Инес!..» - но через секунду гул утих, и осталась только музыка…

     Она шла к сцене, протянув руки, и слезы струились у нее по щекам… Внутреннее и внешнее – все словно бы перестало для нее существовать – только странное свечение – и голос… Но иной, совсем не такой, как у прежней Инес – холодный, серебристый и вирту-озно-пустоватый – нет: чистый, полный искренности, силы и глубины…

     Она пела долго, забыв ход времени, забыв себя и уйдя в это странное внутреннее свече-ние. Очнулась от взрыва аплодисментов. Она стояла на сцене, опустив глаза, и не видела, что глаза сидящих в зале влажны…

     На ее руках лежали цветы, цветы лежали у ее ног… «Неужели это – мне?» - мелькнуло в мыслях.

     К ней бежали люди; через две ступеньки перескакивал, торопясь, сам директор театра. «Инес! Откуда вы взялись, Инес?!»

     Она медленно развернулась на негнущихся ногах и пошла прочь, теряя цветы по доро-ге…

     В той самой комнате, где она почти полтора года назад пыталась «пройти прослушива-ние», ее ждала Лидия. Вернее, она не видела Лидии, только чувствовала ее крепкие объя-

тия, ее взволнованный голос:

     - Эвтерпа! Инес!..

     Она обессиленно упала на плечо Лидии.

     - А я знала… Веришь или нет, но чем-то внутри я чувствовала, что неспроста… Инес!.. Ты столько времени жила рядом, больше года оттирала каменные плиты этого театра – подумать только, Инес!.. Ты вернулась, родная моя! Эвтерпа!..

     Лидия путала имена, сбивалась, внезапно разражалась высоким молодым смехом; от-клонившись и взяв Эвтерпу за плечи, заглядывала ей в лицо.

     - Инес!.. Вроде бы это ты – и вроде не ты… Боже мой… Я вижу… Лицо меняется… То Эвтерпа, то Инес.., - глаза ее испуганно задрожали.

     - Лидия!.. Спасибо тебе за все, - улыбнулась Инес, сжимая руку Лидии. – Пожалуй, ты – была мне единственным другом. И ты не предала этого слова – «друг»… Лидия!.. Как же все-таки тебе это удается – столько нести?.. Я-то сломалась чуть ли не на первом пре-пятствии.

     Лидия чуть заметно улыбнулась:

     - А без ноши ведь и жить невозможно, - тихо вымолвила она. – В этой ноше – страда-ния, но в ней же радости, в ней – наше счастье… А не прижимать счастье к груди – это прижимать к груди пустоту. И сгибаться под тяжестью пустоты…

     - Лидия!..

     И они крепко обнялись.

                             21.

     Они сидели на подоконнике и разговаривали. В распахнутое окно влетал ветер и озор-но взметал их волосы. И, как во времена далекой юности, они смеялись – весело и безза-ботно… По временам их лица были серьезны, и между бровями появлялась складка, но скоро лица снова расползались в улыбках…

     - А знаешь, Лидия, - произнесла Эвтерпа после небольшой паузы, – я решила уехать.

     - Уехать?! Инес!.. Уехать сейчас, тогда, когда…

     - Да, Лидия. Мне хочется вдуматься, разобраться в себе… Хочется побольше написать – меня уже столько идей переполняет… Хочется… ну… просто держать за руку одного человека, - она лучисто улыбнулась. – А сцена, вся эта мишура, эта тонкая лесть, натяну-тые улыбки… Нет, Лидия, это не мой путь.

     - Это твой выбор, - вздохнула Лидия. – Но обещай, что споешь – для меня лично, когда я приеду к тебе в гости! – озорно улыбнулась она.

     - Да, конечно! – с жаром сказала Эвтерпа. – Я всегда буду тебе рада, приезжай в любое время!.. Ну, а тогда, когда мы все-таки будем порознь… Обещаю, я буду писать тебе!..

     - А я – всегда отвечу!.. Не обессудь, что я не слишком грамотна и, пожалуйста, не смей-ся над моими ошибками слишком долго!

     Они рассмеялись и помолчали.

     - А сейчас, Лидия, я должна тебя покинуть, - Эвтерпа легко соскочила с подоконника. – Я должна увидеть одного человека… Но ты жди меня, я обязательно вернусь к ночи… За-вари, пожалуйста, наш любимый чай!..

     Лидия кивнула. Эвтерпа еще раз улыбнулась и выскользнула из двери.

                             22.

     Эвтерпа шла к дому Виктора, и ее сердце дрожало. Увидеть его… Сказать, что… Нет, пожалуй, ничего не стоит говорить, а просто… Взять его руку, прижать к груди, обнять… потоками света, исходящими из нее…

     Вот и знакомая дверь… Лестница (колени странно дрожат и подгибаются)… Дверь в его квартиру. Она робко постучала. За дверью зашелестели шаги.

     Он был все тот же – худой, с непропорционально длинными и широкими в кисти рука-ми, с угасающим (у Эвтерпы защемило в груди) светом добрых глаз… Пряди светлых во-лос свешивались на лицо.

     Сперва он оглянулся, ища взглядом того, кто стучал, затем остановил недоуменный вз-

гляд на ней. И отшатнулся, не узнавая…

     - Виктор, - тихо произнесла она его имя.

     Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить.

     - Неужели… Инес?.. Та самая, которую мы слышали тогда на концерте, с Марией.., -произнес он удивленно.

     - Нет, Виктор, не Инес… Я – Эвтерпа, та самая муза, которую ты воскресил из камен-ной глыбы…

     - Эвтерпа, - задумчиво произнес Виктор, и на дне его глаз затрепетал огонь. – Да, я знал – рано или поздно…

      Она робко подняла взгляд, и Виктор, пораженный, увидел ее лицо – черты Инес, Эвте-рпы и той, которую он любил когда-то – странным, причудливым образом сливались, сме-шивались, сквозь прозрачную кожу одного лица живо просматривалось другое…

     Их взгляды встретились, пальцы рук сплелись и они долго стояли, не смея вымолвить ни слова, падая друг в друга – и поражаясь открывшимся мирам…

     Потом они сидели в мастерской, не выпуская рук, и Виктор рассказывал ей о своей (та-кой нескладной, подумалось Эвтерпе) жизни.

     - Позволь задать один вопрос? – подала голос Эвтерпа. – Зачем тебе это нужно?.. Ви-но… Пойми, в мире столько прекрасного… и недовоплощенного – которое сможешь до-воплотить только ты…

     - И все же… Спасибо тебе. Спасибо, что силой своей любви воскресил меня из камен-ной глыбы!..

     Он молча обнял ее. Она подалась вперед и упала щекой ему на грудь, слушая сердце-биенье…  Потянулись друг к другу и сплелись кровеносные сосуды, и невидимые цветы распускались под их руками…

     Веками люди творили себе каменных идолов, создавали устрашающие образы бога-громовержца, бога-карателя, бога-властителя… И воздевали руки к каменным изваяниям, и клялись им слезами и кровью, изгоняя при этом из рая истинного Бога – то лучшее, что было в них… И в своих детях воспитывали страх божий, забывая, что не страх, не ужас, не агрессию надо бы воспитывать, а стараться не погасить внутри них сияние истинного Бога !..

     Они чувствовали в себе это сияние и видели внутри друг друга огромные миры – от звезд до атомов; тысячи душ, тысячи лиц… И не забыть хрупкие острые травинки в мель-чайшей росе… И все это озарялось светом истинного Бога – Любви!..

     Обнимая его руками, биением сосудов, потоками внутреннего света – она чувствовала, как все глубже растворяется в нем, и как ее собственное тело становится все легче…

     - Счастье!., - шептала она, и глаза ее блестели, - Вот оно, счастье – ты!.. – она запроки-нула лицо и тихо засмеялась, - вот оно… И… больше ничего не надо…

     Ее кожа становилась все более прозрачной, тело таяло, но это было не важно – в ней жило и смеялось в упоении, взлетая золотыми пушинками в воздух, странное счастье… «Господи, да ведь я родилась только что!..»

     Она еще крепче обняла его – и поняла, что ее руки стали почти неотличимы от воздуха. Потому что Виктор внезапно вскочил и испуганно заметался по комнате, ощупывая рука-ми воздух.

     - Эвтерпа!., - вскрикнул он. – Эвтерпа, где ты?..

     И, упав на колени, начал ощупывать доски пола, словно Эвтерпа могла обратиться в змею и уползти.

     - Эвтерпа!.. – он лихорадочно метался по комнате, шаря по воздуху, по полу, по сте-нам…

    Она больше не могла говорить. Только улыбнулась и слегка взъерошила его волосы. Он почувствовал прикосновение и вздрогнул…

                             23.

     Лидия нервно ходила по комнате, поминутно подбегая к окну и вглядывась в темноту.

Пошел дождь, с листвы как-то лихорадочно срывались капли и шлепались на землю.

     Эвтерпы все нет. Она обещала прийти не позже полуночи… Но ведь скоро светать нач-нет…

     То и дело она неслась к двери, готовясь пуститься на поиски своей дорогой Инес. Но останавливала себя: «Ведь я же не знаю, куда она пошла!..»

     И снова лихорадочно бегала по кухне, поминутно бросаясь к окну…

                             24.

     …Он почувствовал резкий толчок – и открыл глаза.

     - Сон, - прошептал он, тяжело дыша. – До чего ужасный сон…

     Он сорвался с постели и кинулся в мастерскую. Да, все как было – неоконченные кар-тины, скульптуры, банки и тюбики, пианино… Вот и статуя, заказанная ему местным му-зыкальным театром – все на своих местах…

     Он опустился на табурет и рассмеялся. До чего нервным человеком надо быть, чтобы видеть такие сны – о говорящих статуях, которые убегают из дому, о певице Инес, кото-рая гибнет в осажденном городе… А сон-то ничего себе… Если его записать, пожалуй, получилась бы целая повесть… А может, у него проявится писательский талант?..

     Он закусил губу. Сон?.. Но тогда – что НЕ БЫЛО сном?.. Вся жизнь – только сплошной алкогольный туман, в котором иногда всплывают картинки из далекой юности… Мария… А может быть, и она – только снилась?.. Может быть, он в первый раз проснулся, а до это-го – только спал?.. И вся жизнь – плавное перетекание из сна в сон на алкогольных вол-нах…

     Улыбнулся про себя… Как сказала Эвтерпа во сне?.. «Твоя жизнь как эти картины, на-чата – и прекрасно, гениально начата! – но брошена на середине…»

     Он взял лист картона и карандаш и попытался передать фрагмент своего сонного виде-ния: лицо женщины, через которое просвечивает другое, а сквозь него, уже неясно, словно утонувший предмет на дне водоема – третье… и так до бесконечности…

     На минуту отвлекся, взгляд скользнул поверх наброска: «Как там, во сне? Каждый день рождается новый человек… Так вот – сегодня родился новый – во мне. Нет, не отрекаюсь от собственного прошлого – наше прошлое навсегда останется в нас. Но… новый человек расправляет крылья!.. А появление нового человека во мне не может оставить мой внутре-нний мир неизменным!..»

     В открытое окно влетел легкий ветер и слегка взъерошил его волосы.

                             25.

     Когда Виктор появился в магазине, продавец еле сдержал смех – настолько решитель-ным было выражение лица Виктора.

     Среди продуктов, которые назвал Виктор, привычной бутылки не было. Пока Виктор распихивал все по сумкам, продавец с усмешкой спросил:

     - В чем дело, милый друг?.. Никак опять «жена приехала»?

     Что-о?! – просвистело в голове Виктора. Тот же самый вопрос, что и во сне… Какая жена?.. Значит… это был НЕ СОН?.. Или – сон пополам с явью… Сплетение... Не разоб-рать… А впрочем, мудрено ли! Алкоголь так запутывает мозги, что и…

     В глазах у него на минуту что-то расступилось, но он быстро вернул самообладание.

     - Нет, - серьезно произнес он. – Человек родился!..

     Продавец приподнял бровь. Виктор улыбнулся и пошел к выходу. Продавец, сохраняя удивленное выражение лица, смотрел ему вслед.

     Н-да, ну и нравы у молодежи…

                             26.

     Лидия резко открыла глаза. Она спала, сидя за столом, положив на стол руки, а на руки – голову…

     Она медленно встала на занемевшие ноги и поплелась к умывальнику. Короткий сон нисколько не придал силы, скорее наоборот… И ради чего колобродила всю ночь?.. На луну, что ли, выла?.. Но пора на работу. Там ведь никто не спросит, хорошо ли тебе, плохо

ли… Разве что Инес интересовалась, бывало… Эх!.. Опять мысли о ней – оттого и снит-ся…

     Ужасный сон, думала она, плеща водой себе в лицо. Как будто наяву… Будто бы скро-

мная уборщица Эвтерпа (имя-то непутевое какое, разве что во сне такое приснится!) во время концерта обернулась Инес…

     Дура. Неужели она, живущая на земле четвертый десяток лет, до сих пор, как малое ди-тя, не может поверить в то, что Инес БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ?.. Она погибла семь лет назад, во время осады города. Так же как больше не будет ни ее мужа, ни сына, ни родителей… Одна, совсем одна!..

     «Ну, сцепи зубы, Лидия! Не выпускай!» - говорила она себе обычно в таких случаях, когда на нее вдруг накатывала скорбь. Но тут – не выдержала. Словно бы прорвалась не-видимая плотина – и все, что застоялось в ней за долгие годы – слезы, боль, бессильная ярость; любовь, не имеющая воли излиться – все хлынуло наружу.

     Она рыдала безобразно, воя и всхлипывая, пока не почувствовала, что в ней больше нет слез (остались – горечь и сушь). Потом поднялась, вытерла глаза и, попытавшись придать своему голосу как можно больше бодрости: «Ну что, Лидия, двинули на работу? Ага?..». Одним движением руки нашла в связке ключей ключ от входной двери…

     Уже издали, подходя к театру, она услышала странный шум. Вокруг театра толпились люди. «Чем они так озабочены? – подумала Лидия. – Уж не пожар ли?..» Проходя мимо, она услышала, что обсуждают вчерашнее внезапное появление Инес на концерте, посвя-щенном ее памяти…

     - Да вот те Христос, - божилась одна женщина в провинциальной шляпке, с немного глуповатым выражением лица, - вот как есть – Инес! Живехонькая!.. А нам-то зубы заго-варивали…

     Лидия проскользнула в двери театра и тут же опустилась на скамью (ввинченную в пол чугунными ножками), тяжело дыша…

                             27.

     Прошло два или три месяца.

     После очередного спектакля, исполняя свою обычную работу, Лидия заметила проме-лькнувшую между колонн знакомую фигуру. Она пригляделась: да… Точно… Виктор Б. Тот самый художник. Но как изменился, посветлел внутри как будто… И с ним молодая женщина… Не может быть! Эвтерпа?!?

     Виктор и Эвтерпа присели на скамью. Они о чем-то говорили – и улыбались… да так светло… Не узнать Виктора!.. «Подойти разве?.. Да вроде бы нехорошо – отвлекать людей от разговора, тем более – молодую пару…»

     Набравшись смелости, Лидия вышагнула из-за колонны.

     - Виктор Б.? – осторожно спросила она, и когда он кивнул, продолжила. – Меня зовут Лидия, я… ммм… работаю в этом театре.

     Молодая женщина смотрела на нее с приветливым интересом, но, похоже, не узнавала. Лидия шагнула к ней.

     - Простите, а… Вас как зовут?

     - Мария, -  ответила молодая женщина с приятной улыбкой.

     - Ну что же… мне очень приятно, - Лидия колебалась, стоило ли ей, попрощавшись, уй-ти сейчас или продолжить разговор. Она взглянула на Виктора.

     Виктор странно улыбнулся и сорвал с какого-то плоского прямоугольного предмета бу-магу.

 - Вот… Это о вашем театре… в память о той, которая… Впрочем, вы ее, наверное, знаете.

     - О! – только и смогла произнести Лидия. – О!..

     На картине было изображено лицо женщины – Лидии не стоило труда понять, чье это лицо. Но… картина была не совсем обычной. Сквозь прозрачной кожей лица читались черты другого лица, за ним – третьего… и так до бесконечности. Все эти лица – лицо Эв-терпы, Инес, Марии и многих других людей – кажется, даже ее, Лидии – сплетались, сли-

вались, образовывая ясный образ «на поверхности»…

     Она медленно протянула картину обратно, но Виктор отстранил ее руку.

     - Нет. Это – Вам…

     - Мне?!.

     Она с восхищением взглянула на художника. Тот улыбнулся, и Лидия отпрянула – сквозь глаза Виктора, как сквозь толщу воды, улыбались глаза Эвтерпы-Инес…

     Виктор и Мария, попрощавшись, ушли, и Лидия, кивнув им и проводив их взглядом, снова не могла оторваться от картины… На картину упал солнечный свет, и лицо женщи-ны, заиграв всеми цветами, обнаружило в себе новые лица, те, которые Лидия вначале и не заметила. И чем дольше она смотрела, тем больше новых лиц возникали перед ее глаза-ми.

     «У него, бесспорно, талант! Только одно интересно… Где он видел ЭТО лицо?.. Ведь это лицо Эвтерпы…»

     Она осторожно положила картину на скамью и вернулась к своему прежнему занятию.