Dan Meinwald
(MEMENTO
MORI: СМЕРТЬ И ФОТОГРАФИЯ В АМЕРИКЕ 19-ГО ВЕКА)
Еще
один в меру вольный перевод на этот раз кучки статейков
(или мини-монография это, бог знает) про postmortem фотки (и
не только про них). Поскольку сей труд был выложен в
Интернете на всеобщее обозрение и безо всяких копирайтов,
то я взяла на себя право перепереть его на язык родных осин, и разукрасить его
кое-где своими комментариями,
естественно, не поставив автора оригинального текста в известность.
Ссылка на первоисточник выглядит вот так http://vv.arts.ucla.edu/terminals/meinwald/meinwald1.html,
который, помимо всего прочего, интересен
еще и тем, что в нем в некотором количестве приведены изображения разного
характера, большинство из которых перетаскивать к себе я не стала, потому как
на мой вкус это несколько некрасиво.
Специально для личностей
(если, конечно, таковые найдутся, вообще я не питаю никаких особенных надежд на
то, что переведенное мной сочинение г-на Meinwald’а на
довольно специфическую тему покажется сколько-нибудь интересным изрядному
количеству народа), которые найдут мой текст косым и местами не конгениальным
оригиналу (в некоторых случаях я для удобства прибегала к пересказу основных
положений), и прочих пуристов, я говорю, что к славной гильдии
переводчиков я никакого отношения не имею, специально что-то там такое
переводить меня никто не учил, и данная попытка – это, так сказать, пробный шар
и, если хотите, первый блин, которому и положено быть комом.
Перевод
и комментарии: Е.А.
Вступление
Memento mori – это особый тип
графического изображения, который был широко распространен в конце эпохи
Средневековья и основная цель которого заключалась в том, чтобы заставить
человека «помнить о смерти».
Для достижения указанной цели на memento mori смерть
часто изображалась в виде человеческого скелета – к примеру, Мрачного Жнеца,
собирающего свою жатву – или же в виде человеческих тел, находящихся в значительной
стадии разложения. Такое изображение должно было напомнить зрителю, что смерть
– это неотъемлемая часть жизненного процесса, что-то такое, к чему нужно быть
постоянно готовым. Изображения memento mori
являются графическими подтверждениями того, что в средневековой Европе смерть
была не только куда более частым событием, нежели сегодня, но и вызывала
гораздо меньше неприятия. Понимание смерти как биологического процесса
определенным образом характеризовало эпоху. Предметом данного исследования
является бытовавшее в Америке 19-го века представление о смерти. Хотя 19
столетие – эпоха, гораздо более близкая к нашему времени, чем Средневековье,
фотографии и другие изображения 19-го века, отражающие отношение к смерти,
указывают на то, что наше восприятие процесса умирания отличается от
представления о нем в 19-м веке примерно так же, как оно отличается от средневекового.
Английский социолог Джеффри Горер, рассматривая
различия в отношении к смерти в викторианскую эпоху и в наше время, сделал
несколько любопытных наблюдений. В статье 1955 года «The Pornography of Death». Горер указал на то,
что в 20-ом веке к смерти общество относится примерно так, как в 19-ом оно
относилось к сексу. Указанных тем всячески старались избегать в разговоре
(особенно в присутствии детей), или прибегали к использованию эвфемизмов, если
их не удавалось избежать. Смерть сейчас, как секс тогда, сокрыта, это событие
того рода, что должно происходить за закрытыми дверьми. Обратное
тоже верно: в 19-ом столетии о смерти говорили так же свободно, как сейчас
говорят о сексе. Если, как утверждал Фрейд, общество зиждется на механизмах
подавления и его особенности определяются этими механизмами, с 19-го века наше
общество подверглось значительным изменениями
психологического характера.
К концу жизни Фрейд пришел к мнению,
что психика человека представляет собой своеобразное поле битвы между Танатосом и Эросом, или, по его определению, между
способствующим продолжению жизни принципом удовольствия и деструктивными силами
инстинкта смерти. Хотя выдвинутая Фрейдом теория инстинкта
смерти не получила полного признания даже у его последователей и даже сам он
называл свою теорию «метапсихологической» (т. е. обосновывая
ее, Фрейд не исходил из клинического опыта) и относился к ней как к не до конца
подтвержденному предположению, мы полагаем возможным рассматривать западное
отношение к смерти сквозь призму указанного противопоставления.
По этому пути пошел историк и социолог Филипп Арьес. По Арьесу, сферы секса и
инстинкта смерти оставались разделенными в европейской культуре до конца
Средневековья, во многом на отношение к этим категориям влияли постулаты
христианства. Когда влияние церкви начало постепенно слабеть, одновременно с ростом
индивидуального сознания сферы сексуального и инстинкта смерти начали
сближаться. Столетия спустя они соединились, образовав
таким образом сферу мрачного эротизма, доказательством существования которой
является обилие изображений, имеющих отношение к факту смерти. Внешние
отправления различных ритуалов (в том числе и похорон) оставались практическими
неизменными, слияние категорий любви и смерти происходило в области
бессознательного, и люди, имеющие отношение к творчеству, как и общество в
целом, начали выражать не раскрытые прежде связи между ними.
По Арьесу,
общество создает систему защиты (она включает в себя религию, мораль,
правительство, закон и даже технику), которая призвана подавлять
неконтролируемые силы природы, но созданные преграды не являются
непреодолимыми: «Воздвигнутая против сил природы преграда имеет два слабых
места, через которые в любой момент может просочиться дикарская жестокость,
этими слабыми местами являются инстинкты любви и смерти». Общество сдерживает
силу этих инстинктов при помощи системы табу и ритуалов, которые предназначены
для того, чтобы позволить коллективу держать проявления индивидуальности под
контролем. Однако индивидуальность оказывается сильнее, чем социальные
механизмы, призванные ее укрощать.
До начала Средневековья смерть была
одним из проявлений естественного порядка вещей. Тело предавали земле, не
предпринимая попыток как-либо увековечить или даже просто обозначить место захоронения.
Практики погребения изменились только с исчезновением общинного строя –
индивидуальность обозначилась как в жизни, так и в смерти. Разумеется,
изменения не произошли моментально, фактически, они шли в течение столетий.
Сначала индивидуальность – в жизни и смерти – проявилась у представителей
высшего класса общества, и только с течением времени она обозначилась у других
его представителей. Только к 12 веку практически каждому из представителей
западного общества полагалось персональное место погребения.
В сознании человека конца
Средневековья индивидуальность продолжала существовать
и после смерти. Вера в бессмертие души в это время была популярной еще и
потому, что заключала в себе нежелание личности после смерти прекратить существование как в биологическом, так и в социальном плане.
Тем не менее в это же время начинают появляться
изображения memento mori, на которых смерть,
безжалостно обрывающая нить жизни, выглядела по меньшей мере отвратительно. (Ну вообще вера в
бессмертие души появилась значительно раньше засилья картинок со скелетиками и ожившими трупиками. Последние были популярны
приблизительно с 14 (это уже закат Средневековья) по 17 век (а это уже и не
Средневековье вовсе, если следовать традиционной хронологии). Впрочем, как
отмечал Ф. Арьес, пугающая натуралистичность этих
изображений не являлась приемом, при помощи которого лица, имеющие отношение к
церкви, распространяли влияние религии на население (существовала и такая
теория). Memento mori скорее подчеркивали не страх
смерти, а служили для выражения любви к жизни и причиняющего боль понимания
того, что ее нить однажды будет прервана. Также изображения такого рода подчеркивали тесную связь между сферами
смерти и секса: смерть часто изображалась в виде мужчины (даже если был
изображен скелет, предполагалось, что это все равно мужчина), инициирующего
нападение на молодую женщину.
В
19 веке постижение процессов, происходящих в природе, происходило наиболее
интенсивно, в это время были сделаны значительные открытия в области науки и
техники. В обществе стремительно набирал популярность рационализм. Даже то
утешение, что давала религия, казалось, было раз и навсегда уничтожено
Дарвином, хотя и не без значительного сопротивления. Тем не менее
победа разума была неполной. Силы набирали и противостоящие ему категории
иррациональности и страстности, чувственности и эмоциональности. Несмотря на
то, что все имеющее какое-то отношение к эротике, не могло быть выражено явно –
по крайней мере в приличном обществе – оно так или
иначе, нередко принимая скрытые формы, проявилось в искусстве (явно оно проявлялось
в порнографии). Зато в это время к смерти стали относиться намного проще.
Начиная с конца 18-го века, тема смерти получала выражение не только в образцах
романтической живописи, скульптуры, поэзии, драмы; проблеме смерти уделялось
значительное внимание и в повседневной жизни людей того времени.
В
США прогрессивные изменения осуществлялись еще быстрее, чем в Европе. В 18 веке
Америка все еще представляла собой традиционное общество, сохранившее черты
деревенского, общинного уклада. Население послереволюционной Америки – это
всего лишь два с половиной миллиона человек, и даже крупнейшие города вроде
Бостона, Нью-Йорка и Филадельфии были тогда лишь небольшими поселениями. К
середине 19-го столетия количество населения удваивалось четыре раза, а
количество городского населения выросло в пять раз.
В
социальных группах 18-го столетия, в которых каждый член общества имел с
другими его членами тесную связь, смерть всякого человека самым
непосредственным образом отражалась на жизни других людей. Не только жизнь, но
и смерть отдельного лица касалась социальной группы в целом. В 19-м веке
положение дел изменилось. Чувства, которые прежде были рассеяны в сообществе,
теперь концентрировались в конкретной семье. Вместе с предельной
концентрированностью эмоций происходило беспрецедентное эмоциональное сближение
членов отдельной семьи. В этих обстоятельствах отношение к факту смерти
поменялось коренным образом. Смерть члена семьи стала восприниматься как
практически непереносимое событие, становясь причиной глубочайшей эмоциональной
нестабильности у его домочадцев, выражение скорби которых нередко принимало
особенно острые и выразительные формы, как на публике, так и в их сознании.
Такие внешние проявления траура, как похороны и погребальные обряды, отражали
процессы, происходившие в сфере эмоционального; новое отношение к смерти и
сопровождающей ее скорби было выражено и в произведениях живописи и литературы.
Меланхолический
характер эпохи отразился в двух довольно известных художественных
произведениях, одно из которых было написано в начале 19-го века, а другое - в
его середине. Поэма Уильяма Брайанта Танатопсис («Картины смерти») была опубликована в 1817 году
и стала своего рода прародительницей неисчислимого множества поэтических
произведений подобного толка.
Мое
примечание. «А если встретятся в главе какие-то стихи
- тогда не знаю вообще
какой вам дать совет» (с) С.
Лихачева, Н. Прохорова. Я знаю о существовании русского варианта «Танатопсиса» в переводе А. Плещеева. Проблема
заключается в том, что с оригинальным текстом перевод соотносится весьма слабо,
вообще текст Плещеева даже трудно назвать переводом, скорее это «вариация на
тему», но поскольку у меня с переложением на язык родных осин стихотворных
текстов дело обстоит еще хуже, чем с переложением текстов прозаических, я
все-таки воспользуюсь вариантом Плещеева, тем более что общее представление о
меланхолическом настроении оригинала он дает.
…Взгляни кругом:
верхи скалистых гор.
Что древностью
сравняться могут с солнцем,
Долин, лугов
пестреющий наряд
И ручейка
прозрачные — извивы,
Безмолвное
святилище лесов,
Где Орегон лишь
вечный шум свой слышит.
Мильоны там легли со дня
созданья!
В пустынях тех
царят они одни!
Там будешь ты
покоиться... Пускай
Людьми конец твой
будет не замечен
И не почтит тебя
слезою друг;
Но все они твою
судьбу разделят.
Кто весел, тот
тебя проводит шуткой,
Кто удручен
заботой тяжкой, мимо
Пройдет угрюм. За
призраками оба
Всю жизнь они
гоняются; когда же
Придет пора —
покинут смех и труд,
И близ тебя усталые склонятся...
В поэме Брайанта еще сохранена память о старой модели человеческого
сообщества; оно продолжает существовать и в загробной жизни. Смерть же
маленькой Евы, описанная в «Хижине дяди Тома», напротив, являет собой непреодолимый
разрыв с жизнью и со всем ее окружением.
Снова мое примечание. Поначалу
я не собиралась переводить этот отрывок самостоятельно (все-таки художественная
литература и вообще образец изящной словесности, негоже ее мацать
грязными руками) и обратиться к тексту, созданному профессиональным
переводчиком. К сожалению, я смогла обнаружить только перевод Н. Волжиной, а в нем по каким-то причинам несколько урезан финал главы «Смерть»,
поэтому мне пришлось кое-что перевести самостоятельно и близко к тексту (по
возможности).
«…Девочка лежала, глубоко дыша, словно от усталости. Остановившийсявзгляд ее синих глаз был устремлен ввысь. И в этом лице было такое величавоеспокойствие, что горестные рыдания стихли. Все молча, затаив дыхание,столпились около кровати.- Ева! - прошептал Сен-Клер.Но она уже ничего не слышала. - О, Ева, скажи же нам, что ты видишь. Что это? – сказал ее отец. Светлая улыбка озарила ее лицо, и она прошептала:- О, любовь, радость, покой, - вздохнула, и Евы нестало.- Прощай, милое дитя! Двери вечности закрылись за тобою; и мы больше никогда не увидим твоего прелестного личика. О, горе тем, кто видел, как ты уходила на небеса, когда они проснутся, то найдут вокруг себя только мрак и холод повседневной жизни, тогда как ты покинула их навсегда!» Появление
в 19-ом веке изображений, связанных с тематикой смерти, являлось попыткой справиться с болью и
скорбью, что причинял уход кого-либо из членов семьи. Иногда такие изображения
были вторичным продуктом практики погребения, в других случаях они служили для
непосредственного выражения скорби. В любом случае, они были отражением уникального
настроения эпохи, которое представляло собой имеющее
романтически-сентиментальный характер желание преодолеть вынужденное
расставание с близким человеком. В двадцатом столетии преобладающий метод
преодоления скорби по ушедшему человеку заключался в том, чтобы просто
прекратить думать о случившемся факте расставания с ним, тогда как в 19-ом веке
о нем не только не прекращали думать, но и пытались любым способом создать
иллюзию присутствия усопшего. Изображения разного рода – особенно фотографии –
позволяли сделать это наиболее эффективным и влияющим на сферу эмоционального
способом.