Душераздирающая история Шуры Кутеповой

 

 

За три дня до знаменательного события- появления на свет Шуры, а по паспорту- Александры Терентьевны Кутеповой,- случился  взрыв на Чернобыльской АЭС- возможно, она родилась под его влиянием. Да нет, с головой у нее все было в полном порядке, руки-ноги тоже целы…почти, но из-за хромосомных нарушений, не замеченных,

однако, врачами, у нее был лишний орган. Орган этот не был опасен для Шуриного здоровья и тем паче не угрожал жизни. Он вызывал всего-навсего повышенную мечтательность, вследствие которой у  Шуры развилась замкнутость, а замкнутость, в свою очередь, породила манию величия…Но все это было потом. Наличие у себя этого самого лишнего органа Шура ощутила уже тогда, когда впервые заорала, и тетенька из роддома с видом, не терпящим возражений, заявила, что Шура станет оперной певицей. Это Шуре понравилось, и она начала выдавать такие рулады, что тетенька побледнела и вставила в уши вату, а Шура, продолжая орать, победоносно смотрела на нее- дескать, вот и поклонники появились…без них ведь и талант не талант…

       Не будем описывать радости Шуриных родителей- отца Терентия Терентьевича и матери Ольги Светлановны (запомнить ее имя было бы весьма кстати, мало ли что в жизни бывает)…Давайте пронесемся  через эти прекрасные, полные искрящегося счастья дни, когда Шура питалась материнским молоком, орала, писала в штаны, болела отитом, бойко ползала, опрокидывала на себя стакан с молоком, со стоном наслаждения вгрызалась в бок резинового утенка…Начнем свою грустную историю с тех дней, когда Шура начала: гукать более-менее членораздельно, рисовать в книжках, рвать цветы и пить из лужи.

       Что греха таить – порой Шуре хотелось, если не сказать – жаждалось избавиться от лишнего органа. Но…вы не представляете, до чего же сладко уноситься в мечтах под самый купол неба и оттуда взирать на всех смеющих что-то сказать поперек или – не дай Бог! – посмеяться над ней, Шурой. «Вы все свиньи, - тайком думала Шура, сама порой не сознавая, что она это думает. – Вы достойны лишь ползать передо мной на коленях и целовать мне левую пятку».

       Однако ползать и целовать пятку никто не хотел, и Шура, повздыхав-повздыхав от одиночества, создала свой собственный мир и улетела туда жить (чмокнув, естественно, на прощанье родителей)…Там, в этом мире, было все, что нравилось Шуре. Там цвели черешня и миндаль. Там вода была чиста, как слезы ангела. Там птицы извлекали из своих горлышек самые сладкие звуки, на которые только способны птицы. И, что не менее важно, там не было грешных и недостойных свиней, ни бельмеса ни понимающих в Высоком. И конечно, там ждал ее пусть не прекрасный (ибо человека прекраснее Шуры Кутеповой нет и быть не может), но зато принц на белом лисапеде (для тупых объясню преимущество лисапеда перед конем: от коня много шума, конь много жрет, а лисапед стоит себе спокойно, жрать не просит). Шура, легкая и волшебная, пела ему (принцу) пес-ни собственного сочинения, подыгрывая себе на арфе, а ее золотые локоны благоухали майским ландышем. Принц, прикладывая руки к груди, восхищенно шептал:

    - Воистину, такие голоса бывают лишь у ангелов!..Только ты, о Прекрасная Александра, только ты воплотила мой сон в жизнь…Будь моей женой!..

       Конечно, Шура понимала, что никакая она не принцесса, а обыкновенная толстая,

неуклюжая девчонка, курносая и белобрысая, с вечно затуманенным взглядом. Поэтому она избегала смотреться в зеркало.

       В друзьях у Шуры лет до одиннадцати водились почти исключительно мальчишки – Петя Хряков с постоянно осипшим голосом и писклявый Алешка Лепешкин из соседнего подъезда, сопливый Витя Кривлянский и толстый Женя Стульчиков из детского садика. Чуть позже появился Федя Забодайкин – одноклассник с острой мордочкой и умными глазами. Они, конечно, тоже были не прочь посмеяться над Шурой и потаскать ее за косы, но Шура им прощала – по крайней мере, они не ныли, не ябедничали и не достава

ли дурацкими играми в «дочки-матери». С ними было легко общаться. А однажды Витя

Кривлянский подошел к Шуре, тогда уже выпускнице детского сада (по этой причине Шура подчеркнуто-заносчиво держала себя с «малышней», вечно ноющей, орущей и раз-мазывающей грязь, сопли и слезы по лицу). Потоптался на месте, проверил пальцем в но-су, шмыгнул им и прохрипел:

    - Шура-мура, ты мне нравишься. Когда я вырасту, я тебя найду и женюсь на тебе.

     Шура про себя фыркнула, ибо Витя не соответствовал понятию «идеальный жених» в ее представленнии.

     Федя Забодайкин вызывал у нее больше симпатии – он был достаточно умен (в сравне-нии с Петей, Лешкой, Женькой и Витей, на которых она «забила» еще в детском саду). Он был достаточно умен, если не считать того, что на уроках прятался под парту и там ел бу-терброды, а потом как ни в чем не бывало вылезал и «тянул» руку. После уроков Шура и Федя мило беседовали, он перессказывал ей сюжет «Муму» и рисовал в тетради (у нее) цветочки вперемешку с ракетами – чтобы и ей угодить, и себя не забыть. А на выпускном вечере (закончив третий класс) Шура танцевала с Федей, отдавив ему ноги так, что на них не осталось живого места. Федя ушел, хромая, но девчонки все равно лопнули от зависти. Шура смерила их презрительным взглядом и гордо удалилась.

     Но скоро Федя надоел Шуре – ее напрягала неконтролируемая эрудиция Феди. Шура забила на него.

     Она перевелась в другую школу. Школа была с этнокультурным русским компонентом образования (Шуру не смущало, что в названии только одно русское слово – «образова-ние»). Ее любимым предметом стали «Основы православной культуры». Шура много чи-тала и считала всех людей грешниками, презренными, нечистью окаянной, недостойной даже прикоснуться к ее ногам…Свиньями, в общем.

     Одноклассница Наташа Козулина как-то, глянув на нее, покачала головой:

     - М-да, похоже, ты серьезно больна…Не находишь, что у тебя мания величия?..

     Шура закричала, затопала ногами, с кулаками накинулась на обидчицу: Какая такая ма-ния величия, это у нее-то, грешней и недостойней?.. Это при том, что она (демонстратив-но, перед одноклассниками) молится со слезами на глазах перед иконой, краем глаза на-блюдая, смотрят ли на нее, восхищаются ли ее благочестием?..

     Наташа улыбнулась:

     - Лечиться надо срочно, а не то… Ведь ты же здесь, на земле живешь, и не надо себе придумывать…

     Вот стервозная девка! И откуда это она узнала про миры? Про ее священные, абрикосо-во-миндальные, воздушные… Кошмар!.. Ее изумрудная трава, чудесные нежные цветы безжалостно попраны чужими ногами! Это хуже смерти!..

     А Наташа продолжала:

     - Надо, чтобы ты входила в этот мир, когда ТЫ хочешь, а не когда ОН позовет тебя!

     Да она еще смеет учить Шуру!..

     - …и перестань думать, что другие люди ниже тебя!..

     Это ее главный грех, прости Господи рабу твою Наталию. Она всегда знает наизусть чужие недостатки, а о своих, поди, и не догадывается. Оскорблять – и кого?! Ее, Шуру, невиннейшее ангелоподобное создание… Которое никому никогда ни слова поперек…За исключением Наташи.

     В общем, Шура затаила на нее обиду.

 

* * *

 

     Загадочная болезнь Шуры проявляла себя самым прихотливым образом.

    Однажды Шура устроила трагикомедию с похудением. Думает: «Вот буду как эти мане-кены в магазинах одежды, покажу вам, свиньям, какова сила воли у меня – у вас-то такой силы воли нет!..»

     Шура три месяца не ела ничего; доктор, взвесив Шуру и проверив анализы – гемогло-бин был почти на нуле – чуть не лишился чувств.

     Было еще много врачей; волосы у Шуры вылезали пучками и ее подстригли под маль-

чика, но она все равно ходила с гордо поднятой облезлой головой на тощей шее: «А вам, свиньям, слабо?» И хотя у нее был нарушен гормональный баланс, был дефицит жидкос-ти, она мерзла даже в теплую погоду – все равно гордилась. И, чтобы казаться святой окон чательно, заявила отцу, что этот цирк она устроила для того, чтобы он бросил пить. На са-мом деле…просто Шура решила доказать, что она стоит чего-нибудь, а ее брали и безжа-лостно утыкали лицом в навоз: знай свое место. Шура вырывалась; ей хотелось в свои миндально-абрикосовые чертоги, в свои сливочные облака – а ей кричали, что ее место в навозе и сама она – навоз… С этим Шура была категорически не согласна.

     Вторая история, на первый взгляд, банальна – девятиклассница влюбляется в своего одноклассника. Но у Шуры было все не так, как у людей с нормальным, стандартным на-бором внутренних органов. «Он» был умен и, как казалось Шуре, чудовищно талантлив – о да, утонченная душа Шуры Кутеповой была достойна Самого Лучшего, а Шура была убеждена, что ум и талант – лучшие качества мужчины.

     Как обычно, она все себе придумала, размечталась, и ее больное воображение уже баю-кало его в воздушных облаках ее сказочной страны и кормило крупным прозрачным вино-градом. Шуре это нравилось, Васе тоже – ему льстило, что вот уже в него девочки влюб-ляются. Поэтому, возвращаясь после выпускного вечера домой (они окончили девятый класс), он заявил ей, что у нее хороший голос (хотя Шура знала это еще в роддоме). «Да-вай вместе поступать в Гнесинское училище!» - сказал он.

     Вася собирался учиться на пианиста и накануне оглушал Шуру великолепными пасса-жами, а она его – песней «Эхо любви» в своем исполнении, украсив мелодию виртуозны-ми колоратурами там, где того вовсе не требовалось. «А че? – подумала Шура. – Пойду и поступлю, ты еще увидишь, Васенька, какая я замечательная…»

     На следующий день, накрасившись маминой тушью и губной помадой, надев туфли на шпильках – они были на два размера меньше ноги – Шура пришла на прослушивание. Ве-ликая Рузанна Лисициан от Шуриного роскошного колоратурно-блеящего сопрано грох-нулась в обморок. «Значит, я шибко талантлива!» - подумала Шура и задрала нос. Кон-цертмейстерша взвизгнула, кинулась к графину с водой и принялась отпаивать несчаст-ную Рузанну Павловну. Придя в себя, та слабым голосом попросила Шуру выйти. Шура шла домой и злилась: «Во гады! Берут, небось, только взяточников, а нищим гениям вроде меня – большую фигу!» От злости Шура потеряла голос, и до сих пор он у нее до конца не восстановился – столь шикарно блеять Шура больше не умеет, поет вполне нормально.

     …Шура лежала на кровати, свернувшись комочком под одеялом, и мечтала о том, как докажет всем и вся…Ну конечно, она поступит в Гнесинку, а то и в консерваторию. Лет через пять афиши с именем Александры Кутеповой развесят по всему городу, а на каждом углу поставят памятник. И Вася, простой, никому не известный пианист, упадет к ее но-гам с букетом алых роз (не выдержав тяжести букета). А она протянет к нему свою неж-нейшую, изящнейшую руку и небесным голосом скажет: «Встань!» Она позволит ему ак-компанировать ей на концертах..Она будет смотреть на него и улыбаться, а он от ее взгля-

да будет таять, таять, таять…

    В своих мечтаниях и фантазиях Шура дошла до того, что вообразила, будто Вася Грязи-хин ее любит до безумия и жить без нее не может. Тогда, чтобы не дать ему умереть с го-ря, Шура стала регулярно наведываться в Гнесинское училище, где обитал теперь Вася. Он был вынужден провожать ее до метро.

     При встречах Шура несла очаровательную фигню и обворожительно хихикала, стара-ясь изо всех сил, чтобы ее смех походил на звон серебряного колокольчика (дома Шура специально по много часов тренировалась, забив на уроки). Чтобы заткнуть Шуру, Вася

покупал ей пирожные или, чтобы окончательно лишить ее голоса и с ним – способности пороть чепуху, угощал мороженым. От всего этого Шура была в диком восторге, убежден-ная, что она – смысл всей Васиной жизни. Мысленно она уже была готова к тому, что Ва-ся однажды взглянет ей в глаза, возьмет ее руку, потом отпустит, порывисто дыша, , и, наконец, опустившись на одно колено, произнесет заветное ТО – ЧЕГО – ШУРА – ЖДА-ЛА – С – САМОГО – РОЖДЕНИЯ: «Любезнейшая Александра!..Я не знаю, что делал бы без Вас, ибо только с тех пор, как Вы появились в моей жизни и принесли с собой эту нежность, эту радость, я почувствовал, что живу!.. Я долго не решался сказать это Вам, ибо опасался, что Вы отвергнете меня, но больше молчать не могу. Знайте же, Прекрас-нейшая, что я люблю Вас, как не любил никого и никогда!..Это Вас я однажды видел во сне, Вы посланы мне Самим Господом, да будет благословенно имя его!.Не отвергните же меня и…и будьте моей женой!..»

  Она, конечно, станет мяться, колебаться (это так, для виду!), притворно-застенчиво спря-чет глаза и, покраснев, прошепчет: «Я польщена…Но это так неожиданно, что…пожалуй, я еще подумаю!..» Но одни ее глаза скажут: «Да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да!..»

  Она настолько сильно себя уверила в этом, что однажды, когда Вася действительно оста- новился, взглянул ей в глаза, вздохнул и чуть коснулся ее руки, сердце у нее забилось так, что готово было выскочить изо рта.

    - Шур, - пробормотал Вася и замолк. - Ты извини, я хотел сказать тебе, что… - и вновь запнулся.

     «Ну, ну, говори же!» - мысленно торопила его Шура, а другая половина ее мозга в это время кричала: «Молчи, молчи, не надо, не-е-ет!..»

     - Шур, не обижайся, я только хотел сказать тебе, что… - и выдохнул. – Не приезжай ко мне больше!

    БАБАХ!.. Это сердце, до этого бившееся где-то в горле, грохнулось на дно живота. Все! Конец детским мечтам!.. Конец света в ее маленьком солнечном мирке, благоухающем всеми розами Земного шара. «Не приезжай больше…» А как же…

    Шуре показалось, что земля под ее ногами исчезла и она летит в яму и будет лететь бес-конечно.В глазах у нее потемнело, лицо перекосилось от ужаса, и она упала бы с платфор-мы на путь (они были в метро), не подхвати Вася ее под локоть. «Ну, не обижайся ты», - миролюбиво пробормотал он, сажая ее в вагон.

     Шура пришла домой, стерла с лица косметику, сожгла Васины письма и рисунки, унич-тожила все свои стихи, которые написала о НЕМ и для НЕГО и недели две рыдала в поду-шку.Потому что ее лишний орган на время парализовало и она увидела, что не все так здо-рово, как ей еще недавно казалось.

    Еще полгода после этого Вася снился Шуре по ночам. Во сне он ходил широкими шага-ми, громко топая, басовито хохотал и дымил в лицо отвратительным дешевым табаком (В реальной жизни Вася не курил), а потом лез целоваться, выдыхая на нее смесь табака, ал-коголя и маринованного чеснока, и Шура просыпалась от кашля.Горло, надорванное вока-льными упражнениями, болело так, что полгода пришлось пить лекарства. И больше не голосить – да и на кой черт стараться, если Ваське ее voce bella на фиг не нужен?..

     Мечтая все же доказать ему, что она не хуже, Шура налегала на фортепиано всей мас-сой своего далеко не хрупкого тела, приучая свои негибкие, непокорные пальцы к клави-атуре, пытаясь выделывать через пень-колоду сложные пассажи. И через несколько меся-цев добилась некоторых успехов…

 

      Но это уже совсем другая история.